никто не жалеет: сам зашел в клетку с тигром, сам и обращай его словами в вегетарианство. У нас много шума наделала история о том, что следователь, который занимался Савленским, уволился из органов и вернулся на суд в качестве его адвоката. Савленский – классический садист, личность нарушенная. И если бы гособвинитель следовал словам моего учителя, он бы не перевербовался. Что там! Они психологов ломают, которые вообще-то понимают, кто перед ними. Потому что люди в принципе существа хрупкие, сложные и чересчур самоуверенные. А нарушенная личность… как игровой автомат. Там и обаяние, и надежды, и такие драмы, что театр отдыхает. Но это человек только юридически, по сути, это машинка для отъема жизненной энергии и денег. Игровые автоматы надо просто обходить. «У меня получится его спасти» – опасная мысль, это ловушка. Если я прав, то она врет очень легко, так что пройдет любой детектор лжи. Вот вы говорите, у нее настроение непредсказуемое. Это очень плохой признак. Вы уже хотите ее защитить. А ведь она просто клиент. Составьте договор и все, дальше сама. Тем более я по вашему голосу слышу, что у вас есть вопросы.

– Да, есть.

– Вам стоит держаться от нее подальше. Вы же не хотите потерять репутацию, семью, социальный статус? Так о чем вы хотели попросить?

– Приходите ко мне в офис.

Ладушкин рассмеялся.

– Рабочие секреты не выдам.

– Вы уже обогатили меня мудростью своего учителя. Приходите посидеть.

На вторую встречу с адвокатом Правдорубов надел растянутую майку и дорогой итальянский пиджак. Видимо, таки пристроил свою картину «Бобр в огне».

– Проходите, пожалуйста. Мы тут ваше творчество обсуждаем. Истоки вдохновения главным образом, которые я у вас в мастерской находясь, – Смородина хмыкнул носом, – почувствовал.

Художник в ответ точно так же хмыкнул носом. Смородина указал ему на стул напротив. Правдорубов сел. Он сохранял высокомерие, но существенно сократил амплитуду его воздействия.

– Ладушкин, покажите ему ваше удостоверение.

Ладушкин показал. Правдорубов сравнил фото на документе с увиденным перед собой. И сделал гримасу, которая должна была показать Ладушкину, что он не впечатлен.

– Так я зачем вас звал, Правдорубов. Если вы, – голос Смородины был совершенно спокойным, как стоячая вода, но в данной обстановке Правдорубов меньше испугался бы, если бы адвокат размахивал топором, – еще раз появитесь рядом с Абрамовыми, у вас, как у Савленского, возьмут глубокое прочувствованное интервью.

– Но она сама…

– Я понимаю, сокол ясный, что наркотик – это вы. Глазки масленые, звонки в ночи, «возвратные» письма, оскорбления вперемешку с обещаниями вечной любви. Поэтому, имея уважение к вашему таланту художника-правдоруба, я сначала предупреждаю.

– То есть денег не будет?

– Нет.

– Так бы сразу и сказали, по телефону. Чего зря комедию ломать? Кому нужна такая челюсть? Тем более она в последнее время ненормальная. «Хочу, чтоб они все умерли! Не фотографируй меня, я не фотогеничная».

Правдорубов поднялся, чтобы уйти.

– Это не все. Мне нужен список препаратов, которые вы употребляли.

– То, что вы унюхали, мне выписали американские врачи. Это полностью натуральное средство, и я его на баб не перевожу. Такие грубые инструменты мне ни к чему. Но вам, некрасивым, конечно, не понять. – Он повернулся к Ладушкину. – Это я только его имел в виду.

И, гордо подняв голову, Правдорубов покинул кабинет.

Выждав пару секунд, Ладушкин спросил:

– А девушку на свидании вы бы что попросили показать? Я вот сейчас вспомнил, как мы с вами в клубе говорили про «Сильфиду» Одоевского. Там про то, что даже поэзия, ее устоявшиеся формы – это социальное, такая же форма несвободы, как и все остальные. А иной человек взыскует воли. И ничто эту жажду не утоляет. Так вот. Это не про него.

Смородина остался в кабинете один. Он отключился от внешнего мира. Эти периоды задумчивости делали его медлительным, малоподвижным, он замечал, что у некоторых людей они вызывали усмешку. Но без них он был бы совершенно другим человеком. Поэтому он никогда без жизненной необходимости не смахивал с себя это состояние. Ключи, в конце концов, можно восстановить. Постиранный паспорт тоже.

Итак, он приехал в дом с колонной. Там пили чай и разговаривали, фотографировались. Все немножечко врали. Благополучное дачное лето.

Он наконец-то начал видеть не только то, что ему показывали. Не только Петрушку, а и актера за ширмой, который вертит куклу на своей руке. То, что ему показывали, имело одну цель – отвлечь внимание. Рискованное и жестокое преступление. Целый спектакль с декорациями. И у него совершенно нет доказательств. Хитро, ничего не скажешь. Как по нотам. Бумажка к бумажке. Всегда есть план Б.

Смородина не одобрял убийств. В этом деле не было ни одного, но спинной мозг адвоката говорил ему, что с другой стороны шахматной доски – рептилия. Хищный древний мозг, который столкнет человека с лестницы и не заметит. Поэтому, чем раньше он его обезвредит, тем лучше. Ему нужны были улики. А еще он надеялся спасти одного человека.

И почему он решил, что добыча была слишком доступной? Если человек выглядит беззащитным, это не значит, что так оно и есть.

Фотосессия

В эти выходные жизнь в доме с колонной шла в обычном режиме.

– Мы делаем фотосессию в духе романов Агаты Кристи. Длинные нитки жемчуга есть. Жанночка, иди к нам! Ну, не хочешь как хочешь. Платон Степанович, в «Третьей девушке» есть военный пенсионер. Только он не колясочник, а слепой. Слепой, представляете? Слепой, а передвигается по Лондону без палочки, а потом еще и женится на секретаре.

– Ничего удивительного, слепота только способствует женитьбе. Вы хотите, чтобы я сыграл его роль?

– Ой, нет, ну что вы. – На лице Жизели было написано, что корпулентный с маленькими глазами адвокат не вписывается в эстетическую концепцию фотосета. – Мне нужен ваш дар дипломата. Мне кажется, вы можете договориться с кем угодно о чем угодно.

– Для этого таланта мало, нужна переговорная позиция.

– Генерал такой красавец. Честное слово, если бы он не был таким букой, я бы его… – Жизель употребила слово, услышав которое от посторонней женщины еще пятнадцать лет назад, Смородина бы покраснел. – Высокий, плечистый, кучерявый. А стержень внутри! Я прямо чувствую на его руках кровь врагов. Попросите его сняться с нами.

– Жизель, вы прекрасны, но мне рано умирать. У меня еще есть планы.

– Ах, ну да.

Только в этот момент Смородина почувствовал, что в этот день вишенки начали смотреть на него с легкой усмешкой. Аня, Эльвира и Жизель, как три сестры, фотографировались в саду. Их