Я, несмотря на тревогу, глубоко засевшую в душе, не выдержал и рассмеялся.

— Вам это кажется смешным? — капитан, кипя от негодования, вскочил со стула: — Погибли люди, верные воины его императорского величества, а вам угодно забавляться?

— Я, господин капитан, горько оплакиваю каждого верного слугу Его Императорского Величества, но меня разбирает смех, когда вы нелепо изображаете здесь проведение расследования…

— Да я… я, между прочим, под Одессой в две штыковые атаки ходил, кровь проливал, меня, Его Величество, лично знает…

— Да при чем тут ваше личное мужество и ваши награды? Я в вашем героизме на поле боя, нисколько не сомневаюсь, но, то, что вы не там ищете — об этом я готов биться об заклад.

— И что же я делаю неправильно, господин любитель копеечных детективчиков о агенте Нате Пинкертоне и статском советнике Эрасте Фандорине? Расскажите, поделитесь житейским опытом.

— Господин капитан, всё, что вы мне пока рассказали это пустые фантазии, ваши и ваших сотрудников, не подкрепленные никакими доказательствами. Относительно ограбления барышни и убийства офицера — мой дворник Борис, в последний момент успел закрыть ворота перед носом грабителей, они пытались его убить, требуя, чтобы дворник пропустил их во двор, где за домом раскинулся большой сад, и преступники вполне могли скрыться. Дворник же, под стволом револьвера, отказался открывать ворота, и напротив, выкинул ключи в заросли травы. Он чуть не погиб, его спасла только близкая полицейская погоня.

— А может быть, это ваши сообщники? Которым вы обещали укрытие в вашем саду и помощь в заметании следов⁈ — бравый контрразведчик, чуть в меня пальцем не тыкал от возбуждения, восхищаясь своей прозорливостью.

— Ну да, точно, вы меня раскусили! — я поднял руки: — Только ответьте на один вопрос — зачем мне позволять дворнику закрывать ворота перед носом грабителей? Проще было отослать дворника в подвал или ледник, или вообще, отправить его с каким-то поручением и оставить ворота открытыми, чтобы мои, якобы… — я несколько раз согнул-разогнул указательные и средние пальцы обоих рук, под ошеломленным взглядом капитана, после чего продолжил: — сообщники спокойно ушли через сад. А полицейских я мог отправить в погоню в другую, противоположную сторону. Ну и лодку на берегу реки приготовить, чтобы мои сообщники не бегали, ноги бы не били, а спокойно, в три гребка весел, уплыли бы от бедолаг, пеших полицейских.

— Переходим к фактам — давеча, я передал представителям банка армейский мешок и инженерный пороховой заряд, стоящий на вооружении Российской армии, это установленный факт. Который вы не сможете опровергнуть или переложить вину за него на меня. Солдат на телеге, кроме моего дворника, что привозили мешок, половина улицы видела. Есть у меня доступ к армейским вещевым мешкам и саперным зарядам? А у полковника Фриксена и его сыновей есть!

— Это не доказательство. — засмеялся капитан: — Армейский мешок и заряд пороха на черном рынке любой купить может…

— То есть вы сами признались, что ваша служба работает отвратительно? — с материнским, ласковым укором, переспросил я: — Если даже не считаете нужным скрывать, что армейским имуществом, в том числе, адскими машинками, почти в открытую, торгуют на рынках и базарах? А вы точно нашей стране служите?

Глава 13

Глава тринадцатая.

Что делает человек, облечённый властью, попав в глупую ситуацию? Правильно, он тут же начинает претворять в жизнь принцип «Я начальник — ты дурак!»

Несколько секунд капитан молча пучил на меня глаза, как глубоководная рыба удильщик, затем разинул пасть и заорал:

— Молчать! Молчать я сказал! Что, думаешь, голубая кровь и я управы на тебя не найду⁈ Да у меня в кабинете генералы плачут, как дети!

Я молчал, пока капитан просто бесновался, но когда он вскочил с кресла и, склонившись над моим стулом, стал орать мне в лицо, брызгая слюнями, я не выдержал и выплеснул в беснующуюся харю остатки остывшего, пахнущего веником, чая.

Капитан взвыл уже совсем что-то нечленораздельное, и вцепился в мой френч, но тут кабинет заполнился людьми. Какие-то военные оттащили мокрого капитана в сторону и стали аккуратно промокать его газетами и какими-то тряпками, а трое, пыхтя от усердия и мешаясь сами себе в узком коридоре, поволокли меня куда-то, в дальнюю часть особняка, как оказалось в камеру.

Неструганных нар, тюфяков, набитых гнилой соломой и вонючей «параши» в тесной комнате я не обнаружил — обстановка была вполне приличная — две кровати с серыми одеялами поверх тонких матрасов, тощенькие подушки, отхожее место, небольшой закуток за дверью, было оборудовано вполне современным санфаянсом. На одной из кроватей лежал молодой мужчина с пышными бакенбардами, в синем, расшитом мундире и белых лосинах, плотно обтягивающих ноги, как у балеруна или героя-поэта Дениса Давыдова.

При моем появлении, мужчина приоткрыл один глаз, после чего сел на кровати и протянул руку:

— Корнет Говоров, из синих гусар!

— Булатов, выпускной курс Магической академии.

— Шпак? А почему сюда? Неужели, приударили за какой-то полковницей? Поделитесь, кто она? Может быть я знаю эту шалунью⁈

— Я, как уверен, большинство тех, кто томится в этих застенках, невиновен. — я стянул сапоги и, по примеру своего соседа, поставил их возле кровати, сам же растянулся на жестком, колючем одеяле.

— Почему? — корнет пожал плечами: — Я, к примеру, виновен. Поиздержался, то-сё, и продал двух лошадей из моего полуэскадрона, а тут строевой смотр. Я же не знал, что наш полковой командир не даст барашка в бумажке проверяющему и тот начнет сверять клейма на конном составе. Ну, а когда меня на гауптвахту привели, командир полка предложил взять на себя растрату двух тысяч рублей экономических сумм, за это он выкупил мои векселя на пятьсот рублей и вернул мне их.

Произнеся это, гусар подошел к приоткрытой форточке, набил маленькую трубку табаком, после чего, поджог небольшим огоньком какую-то бумагу с, отпечатанным в типографии текстом, и с видимым удовольствием подкурил трубку от этой бумаги. Наверное, это и был один из долговых векселей моего соседа.

— Поэтому, я, мой друг, не дожидаясь суда…- корнет вкусно затянулся: — Написал прошение на имя государя, в котором покаялся, расписал, как я глубоко раскаиваюсь в своем неблаговидном поступке, как я страдаю, и что я готов положить свою никчемную жизнь на алтарь Отечества. Завтра-послезавтра мне сообщат положительный ответ Их Императорского Величества, и я поеду на южную границу, командовать