перехватить мою шею, приблизил, пахнущее табачищем, лицо к моему, в его глазах вспыхнуло узнавание, а еще за спиной его торчала горловина армейского вещевого мешка.

— Батюшки! Это Булатов! — мужик, в панике, отскочил от меня и, обогнув, бросился к дому Фриксенов, крича во все горло: — Сюда! На помощь! Он здесь!

Сука! Мне придет конец, если этот тип добежит до дома Фриксенов! Я бросился вдогонку, запнулся, до слез ударившись ногой о булыжник, схватил этот ненавистный камень и, со всей аристократической ненавистью, бросил его вслед, убегающему от меня человеку, на спине которого болтался, плохо подогнанный, вещевой мешок.

К моему удивлению, я попал. Здоровенный камень ударил куда-то между, пляшущей от бега, горловиной мешка и затылком беглеца, отчего мужчина, пробежав еще несколько шагов, стал клониться к земле, пока, с размаху, не упал на живот. Я хотел броситься к нему, чтобы свернуть подранку шею, но из темноты, под топот множества ног, выскочило несколько силуэтов.

— Вон он! Стреляй, Чесноков!

Я, стремглав, бросился назад, в панике, забыв о магическом щите, и вообще, о том, что я способен магичить. К моему удивлению, я уже добежал до спасительного угла, а выстрела все не было. Я забежал за угол здания, но, вместо того, чтобы бежать дальше, высунул любопытный нос, пытаясь понять, где моя погоня и что, вообще, происходит.

Как я понял, преследователи меня не видели, они сейчас, осторожно, подкрадывались к лежащему на тротуаре телу, выставив пару винтовочных стволов, чьи штыки поблескивали в свете зрелой луны.

— Он зашевелился, сейчас шандарахнет! — закричал кто-то дико, и, в тот момент, когда лежащий на тротуаре человек поднял голову и прохрипел «Братцы», из двух длинных стволов вырвались сполохи пламени, а потом взорвался вещевой мешок за спиной лежащего человека. Да! Если я, когда-нибудь, буду служить по интендантской части, то обязательно поставлю перед командованием вопрос об устойчивости армейских инженерных зарядов к детонации.

Возможный свидетель, от которого осталась темная, дымящаяся куча, уже не сможет доложить, что видел меня у дома Фриксенов. Моя погоня, со стонами ворочается на тротуаре, им сейчас не до меня, а мне стоит немедленно бежать домой, так как, я твердо в этом уверен, моя ночная диверсия обязательно будет иметь последствия. Я удивительно быстро преодолел тошноту и головокружение, и достаточно бодро бежал в сторону своей усадьбы. Одновременно с чувством удивления, что так быстро прошли признаки контузии, я обнаружил, что в одной руке держу какой-то предмет, который, под светом уличного фонаря, оказался, вырванным с нитками погоном рядового, с латунными буквами «Гв.Т. П.». То есть, эти балбесы, эти столичные гвардейцы, даже не подумав, почему в районе усадьбы Булатовых не произошел взрыв, решили просто повторить попытку, даже не удосужившись переодеться, а последней жертвой был, наверное, Филимонов, что должен был принести взрывчатку, которого ждали те люди у ворот.

Естественно, через главные ворота в свою усадьбу я не пошел. Не надо никому знать, что князь Булатов не мирно спит в своей кроватке, а бегает по ночному городу в странном наряде. За два квартала до усадьбы, я свернул в сторону реки, и проник на территорию через изгородь, напротив пляжа. На половине пути к капищу, меня встретил радостный Пират. Я почесал бдительного сторожа за ухом, после чего двинулся дальше, по дороге сдирая с себя черные трико и черную, гимнастическую рубаху, которую я нашел в комнате одного из братьев и в которых ходил на дело. Я не знаю, как здесь обстоят дела с отпечатками пальцев, но хранить дома одежду, которую могут унюхать местные полицейские ищейки, или местные маги, я не собирался.

Перед идолами богов я стоял на одном колене, полностью обнаженным,, сложив черную одежду диверсанта на жертвенный камень перед Перуном, сверху положив погон несчастного Филимонова и старые парусиновые туфли.

— Перун, я вновь дрался с врагами, желавшими принести горе нашему роду и снова одержал победу. Прими мою жертву и даруй мне силы для защиты нашего очага и владений.

Насколько я помню, жертвы богам можно было и сжигать, а я, как раз, хотел избавиться от улик, но для этого жутко не хватало спичек. Идти домой за коробком — испортить торжественность момента. Я закрутил головой, пытаясь найти что-то горючее, и мой взгляд нашел, висящее на бревне частокола, огниво.

Руки сами нащупали под ногами пук сухой травы, ударили черкалом по кресалу, из-под которого ударил сноп искр, запаливших былинки. Одежда на камне запылала мгновенно, как будто, облитая бензином. Я поёжился от неприятных воспоминаний из прошлой жизни, но нашёл в себе силы, принять, приличествующую моменту позу, постоял около минуты, наклонив голову, отдавая свой последний долг павшим врагам, пока ворох белья, тапки и вражеский погон не превратился в золу, после чего, низко поклонившись богине и поблагодарив ее за все, двинулся в сторону, темнеющего окнами, дома.

Дворник Борис нёс службу в своем домике, как я понимаю, с огоньком, о чём свидетельствовали характерные охи и стоны, доносившиеся из служебного помещения. Очевидно, что счастливый молодожён совмещал службу и телесные утехи. Свора четвероногих сторожей вольно расположилась у ворот, с интересом прислушиваясь к звукам, доносившимся из сторожки. На человека, одетого в костюм Адама, что шёл из сада в господский дом, собаки обратили минимальное внимание — узнали, вежливо, пару раз, взмахнули хвостами, и на этом всё — переключили внимание на сторожку, где, как раз, громко заскулила Акулина.

Двери дома были, по ночному времени, заперты изнутри, но я оставил щеколду на двери чёрного хода чуть-чуть задвинутой, поэтому легко, приложив немного магической силы, сдвинул её вбок.

Слава богам, вода из крана текла и даже, успела, чуть –чуть, нагреться за день, поэтому я, с удовольствием, вымылся. Дольше всего пришлось оттирать руки, которые, перед выходом на дело, я густо-густо, намылил вонючим хозяйственным мылом, которое, засохнув, превратилось в некое подобие латексных перчаток. Не знаю, как тут обстоит дело с следами ауры, но следы пальцев рук я точно не должен был оставить на месте происшествия.

— Не простудитесь? — на кухню бесшумно вошла, одетая в тонкую, ночную рубашку, Вера.

— Нет, ночи тёплые. — я тщательно вытер руки, проверил, все ли остатки мыла я смыл и обернулся к воспитателю младших княжон.

В свете, заглянувшей в окошко кухни, луны, молодая вдова была особенно хороша, сквозь тонкую ткань подола виднелись стройные ноги, ткань рубашки натянулась под весом грудей.

— Вам тоже не спится? — Вера мотнула головой в сторону ворот, где,