Иван сначала появился на redwood.stanford.edu, а потом – на kepler.berkeley.edu.

* * *

Мы со Светланой отправились на пробежку. Светлана постоянно твердила, как ей свободно в шортах, – она впервые эпилировала ноги. Еще рассказывала о своих стихах, где она бросает ноутбук в дождь и глотает вселенную. Ее волновало, не слишком ли вычурно звучит «проглотила вселенную», ведь она-то хочет описать чувство, как если ты целиком заглотил крутое яйцо. Не лучше ли так и написать, что заглотил, мол, яйцо, а вселенную оставить в покое? Но с этим яйцом – те же ощущения, что и со вселенной.

– Ужасно трудно говорить искренне, и чтобы звучало без выпендрежа, – сказала она. – Ну вот как быть, если ты прямо чувствуешь, словно проглотила вселенную? Помалкивать?

– Меня такие вопросы тоже волнуют, – ответила я. Ей следует просто написать, предложила я в итоге, что она чувствует, будто проглотила вселенную, если, конечно, ее ощущения не совпадают в точности с глотанием крутого яйца, а если так, то тогда, пожалуй, лучше ошибиться в эту сторону, нежели в другую.

– Наверное, ты права, – сказала она.

* * *

Иван прислал сообщение. Что-то вроде стихов в прозе о звездах и аде. Да, именно об этом. Я тоже порой шутила о звездах и аде, сама с собой. Кому же еще тут получать толкования звезд и ада, как не мне.

* * *

Образовательная программа для взрослых назначила мне нового студента. «Дина, алгебра, четверг, 19:00» – больше на карточке ничего не говорилось.

Дина оказалась примерно ровесницей моей матери, на груди ее цветастого платья был приколот крупный значок со слегка смазанным изображением темнокожего мальчика, встающего из-за парты и глядящего через плечо. Сама Дина то садилась, то снова вставала, вынимая вещи из своей большой красной сумки. Она рассказала, что мальчик на фото – ее сын Альберт, его не стало в январе, ему было восемнадцать. И мне восемнадцать. Как она может не задаваться вопросом, который тут же пришел в голову мне: почему я, живая и здоровая, сижу с ней в одной в комнате, в то время как ее сына больше нет?

– Соболезную, – сказала я.

– Спасибо, дорогуша, – ответила она. – Такие вещи просто так не случаются. Но почему они случаются, я понятия не имею. Поэтому я снова в школе.

– И это прекрасно, – сказала я, поскольку еще верила в школу.

– Конечно, прекрасно, дорогуша. Ну а чем мне целый день заниматься? И я теперь хожу в колледж! Штука в том, что я совсем ничего не понимаю в этой алгебре, – она вздохнула. – Я иду на занятия. И не понимаю. Тогда я не иду на занятия. И снова не понимаю. Хоть ходи на занятия, хоть не ходи, я всё равно не понимаю ни слова из того, что говорит этот человек. Восходящее другое, нисходящее другое – для меня это всё пустой звук.

На тот момент она успела вытащить из сумки и разложить на столе пять пакетов с розовым вязаньем, три сигареты без пачки, золотистую зажигалку, блокнот на спирали, учебник алгебры, два сломанных карандаша, рамку, украшенную желтой лентой и веточкой какого-то лиственного растения. Внутри рамки – то же фото, что и на значке.

Расположив все эти предметы в ряд, она пододвинула стул и открыла блокнот.

– Ну что, – сказала она. – Сперва объясни мне про это самое Другое.

– Другое, Other, – повторила я, чтобы выиграть время. Я была абсолютно уверена, что Other – это такой французский концепт, как-то связанный не то с сексом, не то с колониализмом.

– Да-да. Вот это самое «Нисходящее Другое».

– Х-м-м, – сказала я. – Может, имеется в виду нисходящий порядок, order?

Дина уставилась на меня, потом хлопнула по столу и покачала головой.

– Точно! Так и есть! Теперь понимаешь, о чем я толкую? Я ничего не разбираю из того, что говорит этот человек! Я не разбираю даже его слова. В общем, сперва объясни мне про это нисходящее other, в смысле – order, порядок. Ха-ха! Я снова сказала other! Слышишь меня? – она взяла сигарету и стала крутить ее между пальцами.

– Нисходящий порядок – это когда начинаешь с большего числа и идешь вниз к меньшему, – сказала я. – По порядку. То есть это такая разновидность порядка, в котором они стоят. Скажем, возьмем какие-нибудь числа – например, один, девять и три. Вы хотите поставить их в нисходящем порядке. И это будет девять, три, один.

– Ладно, ладно, погоди-ка. А откуда у тебя тройка и единица после девятки?

– Ну… я взяла из головы. Просто числа для примера.

Она посмотрела на меня.

– Знаешь что, дорогуша? – сказала она. – Извини меня, конечно. Но мне нужна сигарета. Нет, не вставай. Будь здесь. Я вернусь через пять минут.

– В смысле?

– Ты за меня не волнуйся. Ведь я – здесь. Я никуда не денусь, не-е-е-т, сэр, я здесь. – Она взяла зажигалку.

– Хорошо, но куда вы собрались?

– Просто… я – здесь, дорогуша, а остальное ерунда, – сказала она и вышла.

Я взглянула на пакеты с розовым вязаньем. Потом встала и посмотрела в окно. Что-то вроде мокрого снега падало с неба и ложилось на землю. Я снова вспомнила о звездах и аде.

* * *

Однажды в библиотеке я наткнулась на «Оду атому» Пабло Неруды и стала читать. Встречались незнакомые слова, но я не заморачивалась. Просто угадывала их значение, читала дальше, и вдруг поняла: Иван прав – недопонимание затягивает.

Атом пыталась соблазнить армия, какой-то офицер. Звездочка, погребенная в металле, – говорил, если это можно так назвать, офицер. – Я вызволю тебя, и ты узришь свет дня. Ты – греческий бог, ляг на мой ноготь. Я буду хранить тебя за пазухой, как американскую пилюлю.

Атом выслушал офицера, вышел и обрел волю. Стал неистовым светом. Поубивал все зародыши, высушил все цветы, а в Хиросиме птицы падали с небес, словно обугленные груши. В итоге поэт стал молить атом, чтобы тот вернулся на землю. «О chispa loca, – писал он. – О неистовая искра». Вернись в ткань минералов, в незрячий камень, помоги возделать землю, забудь про смертельную маску, надень, там, что-то вместо, там, чего-то, хватит бунта, займись кашей – ты теперь любишь, чтобы меж людьми царил покой, – и тогда твой что-то там свет превратится из ада в счастье, надежду, приношение земле.