Лотте не может заснуть из-за больного зуба. Аптекарь налил в пузырек лекарство и велел Лотте принимать его по чайной ложке перед сном, но не более.

Мы вернулись домой и, пока Леонард, по обыкновению, «изобретал», налили семь чайных ложек ему в бренди.

В тот вечер дядя начал пить рано. Мы ждали, когда снотворное подействует.

Но тут пьяному Леонарду пришла в голову кошмарная идея, которая превратила наш план в катастрофу.

Он предложил нам выпить.

Прежде дядя никогда такого не делал, дорогая Изабелла. Никогда в жизни ему и в голову не пришло бы тратить драгоценный бренди на столь достойных порицания злодеев, как племянник и племянница. Но из всех вечеров именно в тот вечер ему стукнула в голову эта мысль. – «Выпейте со мной, детишки», – сказал он, ухмыляясь.

Полагаю, он надеялся, что я, захмелев, разобью что-нибудь ценное, например хрустальный бокал, и это оправдало бы его желание «разделаться со мной раз и навсегда».

Леонард молча поставил на стол два стаканчика и налил в них бренди до краев. Затем поднял свой. – «Тост! За вас!»

И потом он приказал нам выпить.

Мы пытались возражать, говорили, что мы еще маленькие, что ему не следует зря тратить на нас столь дорогой напиток, что мы его не оценим, но Леонард ничего не желал слушать.

– «Пейте!» – Он схватил Лотте, заставил ее открыть рот и вылил в него бренди.

Я стоял, утратив дар речи. Что я мог сказать, дорогая? Потом Леонард повернулся и, широко улыбаясь, подошел ко мне с моим бренди. – «Открой рот, мальчик».

Его зубы желтели в свете свечей. Я увидел, какие они гнилые, когда он облизал свои толстые губы. – «Открой рот!»

Я стиснул зубы. Он наклонился, чтобы силой влить алкоголь мне в горло.

Но тут, прежде чем он успел что-либо сделать, Лотте выхватила мой стакан из его руки и одним глотком выпила и его.

Я буквально онемел. Что она наделала? Она сознательно погубила себя! Но Лотте спокойно смотрела на меня, словно говоря: «Не волнуйся, Йозеф. Все будет хорошо».

А потом ее ярко-голубые глаза внезапно закатились, колени подкосились, и она рухнула на пол. Она лежала, тихо дыша.

Леонард обругал Лотте и попытался привести ее в чувство, но безуспешно. Сказать, что он разозлился, значит ничего не сказать.

– «Дети дьявола!»

Потом он перевел взгляд на меня и схватил висящую на стене трость.

– «Что ж, мальчик, коли так, то за ее наглость будешь наказан ты. Раз уж ты ее так любишь, то, полагаю, для тебя это будет только в радость. Да, мальчик мой?»

Я отказывался плакать, отказывался опустить взгляд, ощущая такую храбрость, дорогая моя, какой прежде никогда не испытывал.

Леонард выпил еще бренди и подошел ко мне. Я выставил перед собой руку. Он замахнулся тростью. Я закрыл глаза, ожидая вспышки боли…

И ничего.

Только возле моего уха что-то со свистом рассекло воздух, а потом раздался шум падения чего-то тяжелого. И звон разбившегося стекла.

Я открыл глаза. Леонард потерял сознание, не завершив удар, и упал на свой рабочий стол. Он перевернул чернильницу, залив чернилами пустые страницы, разбил бутылку с бренди и свалился на пол среди осколков стекла. Там он и лежал с кровоточащей рукой, отключившись от мира.

Но живой. Его ноздри раздувались, пары бренди вырывались между губ, как пар изо рта загнанной лошади.

Бросившись к Лотте, я попытался ее разбудить, но она крепко спала. Попробовал ее поднять – и проклял свои слабые руки!

У меня хватило сил лишь оттащить ее на кухню, где стояло ржавое ведро с водой, которую мы носили из колодца. Ведро оказалось пустым. Я сбегал к колодцу, набрал воды, сколько смог унести, притащил на кухню и, мысленно извинившись перед спящей сестрой, облил ее ледяной водой.

Она проснулась, моргая и отфыркиваясь.

Закричав от радости, я обнял ее. Сказал, что нам надо бежать немедленно.

Она кое-как встала, пошатываясь и плохо соображая. Я обхватил ее за плечи и отвел к тележке.

О, как мне хотелось, чтобы там был и наш верный осел Людвиг! Но его уже давно продали, и у меня не осталось иного выбора, как тянуть тележку самому. Я напряг все свои силы, и наконец-то – да, наконец-то! – тележка, а в ней Лотте, покатилась. Возможно, когда-нибудь ты узнаешь это чувство, когда адреналин буквально кипит в крови, позволяя сделать то, что казалось невозможным! Я тянул, дорогая моя, я тащил старую тележку сквозь ночной мрак. Я знал, куда мне надо добраться – к железной дороге, где мы с Лотте сядем в проходящий поезд и уедем за тысячу миль, подальше от дяди Леонарда и тирании Чарльза Мальстайна.

Я добрался до путей и увидел, что издалека приближается поезд, как мы и рассчитывали. Это был товарный состав с открытыми платформами. Нам нужно было лишь забраться на него, пока он катится мимо. Я остановил тележку и метнулся к Лотте, чтобы помочь ей выбраться.

Но она опять заснула. И на этот раз я не смог ее разбудить. Я пытался – кричал на нее, тряс. Но ничто не могло вывести ее из сонного оцепенения.

Тут я и увидел солдат. Это был ночной патруль Мальстайна. Они стояли на холме, обеспечивая соблюдение комендантского часа. Никому не разрешалось находиться на улице после семи часов вечера под угрозой смертной казни. И уж тем более детям!

Поезд приближался. Солдаты еще не заметили нас. Этот поезд был нашим единственным шансом на спасение. Если мы его упустим, солдаты поймают нас, отведут домой, обнаружат спящего Леонарда и узнают все.

И тогда я решил, что смогу поднять Лотте и забросить ее в поезд. Если посмотреть на меня сейчас, то сама мысль о таком кажется невозможной. Но я твердо решил. С большим трудом я взгромоздил Лотте на спину. Я знал, что поезд всегда замедляет ход в этом месте, когда пересекает реку. На платформах перевозили урожай моркови и картофеля – отличная подушка для падения. Я поднял Лотте на плечо и сам не знаю как забрался на подножку движущейся платформы. Под ногами вращались колеса, сквозь наши волосы проносился пар. И, балансируя на краю платформы, я свалил Лотте на картошку! Она упала с мягким шлепком. Целая и невредимая! Я подпрыгнул от радости.

Что оказалось ошибкой.

Приземлившись на край подножки, я поскользнулся. И упал с нее на грязную землю. Лодыжка подвернулась, и я не мог подняться. Уж я ли не старался. И какой ужасной оказалась боль, когда всего в нескольких дюймах от моего лица катились колеса, но я был не в состоянии встать и ухватиться за спасательный плот, ускользающий вдаль.

Мимо проехала последняя платформа. Поезд прокатился по старому мосту и стал подниматься на небольшой холм на