— Да уж, что верно — то верно! — подтвердил Док со своей лежанки. — С одной стороны, жалею, что попал сюда — жизни тут нету никакой. А с другой: где бы я ещё такую красоту увидел?

— Такую красоту мало видеть, её надо, как минимум, ещё обнимать и целовать! — с горькой усмешкой сказал Тестер и, с трудом отведя взгляд от Изабеллы, добавил: — Ну, и за что нам такая жизнь? Что им — сложно было оцифровать систему размножения человека, а?

— А эту функцию они оставили, как дополнительную опцию — за отдельные бабки! — сострил Гласс, но на его шутку никто не отреагировал.

Возникла тяжёлая пауза: мужчинам с ещё не полностью атрофированным земным сознанием нелегко было чувствовать себя «не при делах».

— Ну что, други мои, — нехотя прервал молчание Хась, — может, сменим тему и как-то обсудим наше неприглядное положение!

— Остекленеть! — возмутился Гласс. — Ты думай, что говоришь! Что же тут неприглядного?

— Как что? — искренне удивился Хась. — Жить абсолютно ненужным человеком, которого рано или поздно уничтожат, как сорняк или вирус — это положение ты считаешь нормальным?

— При этом, — добавил Док, — и быть-то не человеком, а какой-то цифровой хреновиной от человека. «Денди», блин, ходячим! Я, например, сколько ни приглядываюсь к нашему положению, но ничего приглядного в нем не нахожу. Наоборот, я нахожу в нем большую кучу вонючего дерьма, в центре которой, к своему неописуемому удивлению, обнаруживаю… себя родимого! Вот вам моя лекция о международном, то есть — о неприглядном нашем положении!

Док замолчал и вопросительно посмотрел на Тестера, ожидая от него поддержки, но Тестер, не обратив на этот взгляд внимания, задал вопрос Глассу:

— А, действительно, что ты находишь здесь хорошего?

— О, Господи, и этот туда же! — театрально завопил Гласс, вскакивая с лежанки и усаживаясь на неё по-турецки. — Опо-о-омните-е-есь, лю-юди! — продолжил он, потрясая сложенными в молитвенном жесте ладонями, — вынырните из беспросветной тьмы своей прошлой жизни! Поглядите на новую жизнь открытыми глазами! Это же наша мечта реализовалась! Великая человеческая мечта о счастье и свободе!

Тестера такой тезис весьма заинтересовал, но Хась и Док отнеслись к нему иначе.

— Гласс, послушай, не забивай человеку мозги своими теориями, а то я тебе трепанацию черепа сделаю! — пригрозил Док, наглядно показывая, как именно он будет делать трепанацию.

Гласс возмущенно развёл руками:

— Ну, а тогда — чего обсуждать-то, дискуссию, блин, устраивать? Пожалуйста, сидите себе тут, да и оплакивайте свою несчастную судьбу! Остекленеть, как замечательно будет! Но — без меня! А я, ребятки…

— Гласс, Гласс, не кипятись! — прервал друга Хась. — Ради чего нам тут стулья ломать? И ты, Док, успокойся! — Хась поудобнее устроился на лежанке. — Давайте лучше спросим, чего Тестер по этому поводу думает, а?

— Давай, спрашивай. — буркнул недовольный Гласс.

— С вашего позволения, — вступил в разговор Тестер, — я всё же хотел бы вначале выслушать мнение Гласса. Мне было бы интересно. Если…, если, конечно, не возражаете!

— Ну, в принципе, — задумчиво протянул Док, глядя на Хася, — разрешить можно! — Хась кивнул, а Док продолжал. — На крайний случай — доктор находится поблизости, окажет первую помощь.

Хась прыснул, Док, не сумев сохранить серьёзность лица, тоже засмеялся.

— Изверги рода человеческого, вот вы кто! — зло и обиженно пробормотал Гласс, глядя в сторону хихикающих друзей. Затем повернулся к Тестеру и, в мгновение весь преобразившись, начал:

— Вот из чего я, Тестер, исхожу при своём определении ситуации: мы на Земле чем занимались? Чем ты занимался, а? Что значит «много чем»? Ты конкретно перечисли!

Тестеру страсть как не нравилось, когда его «разводят» подобными ораторскими приёмами, и при всём своём нарождающемся уважении к Глассу, он его всё же одёрнул:

— Гласс, кончай этот детский сад с «самонаводящимися» вопросами — или говори, чего хочешь сказать, или давай свернём эту демагогию!

Гласс тут же, словно пленный фриц, поднял руки вверх: видимо, побоялся потерять единственного слушателя:

— Ладно, ладно, уболтал, «самонаводящихся» вопросов не будет! Слушай! — он выдержал паузу, вздохнул и заговорил: — Итак, всё многообразие занятий нашей жизни можно свести к следующим видам: первое — сохранение и поддержка жизнедеятельности, второе — удовольствия. Всё! Точнее, почти всё, об остальном — позже.

— Ага! Делов-то в жизни, оказывается: раз-два и обчёлся! — резюмировал Док. — А я-то, дурак: то одним занимаюсь, то другим, то пятым, то десятым! А нужно, по Глассу, всего двумя! Остальные — не в счёт!

Гласс мгновенно парировал:

— Док, не перебивай! Своими замечаниями ты обнаруживаешь свою природную недалёкость и мне за тебя, как за друга, становится стыдно перед людьми!

Ошарашенный Док только крякнул в ответ, а Гласс, не дав ему опомниться, продолжил:

— Вот смотри, Тестер: вот ты просыпаешься — это заканчивается цикл подзарядки и балансировки организма. Идёшь в ванную, в туалет — ликвидируешь отходы жизнедеятельности. Завтракаешь — заправляешься органикой. Идёшь на работу, работаешь…

— …для того чтобы были деньги на поддержание организма, так? — закончил за него Тестер.

— Абсолютно правильно! — обрадовался Гласс, — Дальше — понятно: обед, ужин, любовь, сон…

— А, простите, социальные функции, общественные — куда отнести? — поинтересовался Хась. — Собрания всякие, образование, интерес к жизни окружающего общества, политика… — это что: поддержание организма, али удовольствия, али ещё чего?

Гласс лишь на мгновенье задумался и уверенно ответил:

— Человек живёт в стаде… в обществе только потому, что обществом, коллективом легче решать трудные задачи из области жизнедеятельности… и удовольствий, в некотором роде! Жизнь в обществе, конечно, накладывает на человека определённые обязанности: нужно иметь образование, быть в курсе событий, выполнять различные общественные функции, соблюдать законы, нормы морали и нравственности… — Гласс помолчал секунду, а потом продолжил: — Поэтому социальную ответственность можно засчитать, как ответвление магистральной линии «Поддержание жизнедеятельности». Её можно приравнять к работе, которую мы, по заказу общества, делаем для того, чтобы, обменяв труд на деньги, а деньги — на необходимые нам товары, поддерживать собственную жизнедеятельность, а конкретнее — жизнь нашего тела. Я не прав?

— Прав, старик, прав! — ответил Хась.

— Иссессьно! — добавил Док. — Тока я мало чо понимаю!

— Теперь, — продолжал Гласс, даже не взглянув в сторону Дока, — Вторая половина наших земных занятий! Внимание: удовольствия!

— Ну, с удовольствиями-то, надеюсь, всем понятно! — мягко прервал его Тестер, — а что делать с научными изысканиями, литературой и искусством, подвигами, романтикой и прочим содержимым человеческой башки, вносящим в твою, Гласс, классификацию некоторый бардачок-с! Ась?

— Никакого-с бардачка нет-с, достопочтенный Тестер! Об этом я и хотел сказать чуть позже, но ты, друг мой, весьма нетерпелив, и это «позже» наступило чуть раньше. Впрочем, чтобы окончательно не запутать нашего многоуважаемого Дока, ограничусь следующим: всё, что ты