начале рассказал, что создал собственную фирму и нормально зарабатывает на разработке сайтов. – Мы с ним однажды оказались за одним столом. Случайно, у одного общего знакомого в общаге. Делились опытом, как отбиваться от уговоров, и пришли к выводу, что проще делать вид, что пьешь, чтоб не доставали – типа не мужик, больной и все такое.

– Да? Тяжко ему тогда в бизнесе должно быть. – Аська сочувственно вздохнула. – Он вроде собирался?

– Не знаю. – Наиль налил себе колы. – А насчет алкоголя – я лично Барганова пьяным никогда не видел. Подозреваю, что остальные тоже.

Валька видел. Пили они в тот раз вместе, просидели на Валькиной кухне до того момента, когда Андрей вдруг замолчал, словно его выключили, а после со стоном опустился на разложенный на полу матрас и скорчился, обхватив голову руками. В Валькину дверь он позвонил за четыре часа до этого.

Ханкин к тому времени о Барганове почти не вспоминал. Но и не забыл, хотя за эти годы и можно было бы. Барганов сидел в нем как заноза – так глубоко, что щипцами не выдернуть и иголочкой не расковырять. Только отрезать на хрен палец, всю руку, голову – или где он там застрял?!

Он и о Кате почти не думал. К тому счастью, что пережил за три года с ней, относился как к чуть было не пойманной птице. Сидит она на ветке, смотрит на тебя; вот-вот даст себя схватить и присвоить – навсегда. И ты веришь. Подносишь ладони, сжимаешь пальцы и уже чувствуешь шелковую податливость перьев, но вдруг – фр-р-р! Выскользнула из ловушки жадных рук, взлетела и исчезла. Обманула.

Обманула. Это слово ворочалось в нем, как Чужой из фильма. Когда видел на улице ребенка в серой коляске, когда замечал завиток волос на шее девушки в метро. Совсем недавно напротив его дома повесили рекламу мебельного центра – мама, папа, большеглазый улыбающийся ребенок. Папа был не похож на Вальку, мама на Катю, девочке было как минимум лет шесть, но шею все равно захлестнула тугая петля тоски, и чувство невозвратной потери забило рот душным и шершавым, словно жеваной шерстью.

Когда-то он пытался смывать эту духоту водкой, но она помогала плохо. Тогда он придумал, что надо похудеть, разбогатеть, стать совсем другим, новым, и найти Катю. (Хотя что ее искать? Живет себе на прежнем месте, с Ташей, которая уже совсем большая, наверное.) Валька начал ходить на фитнес: тягал железо, ненавидя себя и самодовольного инструктора, который тыкал железным пальцем в его заплывшие мягким жирком руки, ноги, живот. Злость не выходила вместе с потом, она копилась, распирала его изнутри, и он распухал еще больше – то ли от этой злости, то ли от шаурмы, которую с безнадежной жадностью пожирал после каждого занятия в забегаловке напротив фитнес-клуба.

С «разбогатеть» тоже получилось не очень. И Валька начал просто жить. Ел, пил, заботился о матери и братьях, заводил необременительные и краткосрочные связи с подвернувшимися женщинами. Он почти успокоился, почти забыл. Почти.

Он даже обрадовался, когда увидел на пороге Барганова. Экономная двадцативаттка на лестничной клетке не вдавалась в подробности, но силуэт в раме дверного проема мог принадлежать только одному человеку: худому, невысокому, с вьющимися, вечно растрепанными волосами.

– Можно к тебе? – Барганов всегда спрашивал только так, ни здрасьте, ни пожалуйста. И кем надо быть, чтоб ответить «нельзя»?

Андрей вошел, скинул обувь, бросил куртку на большую спортивную сумку. Направился на кухню, сел к столу, сложив перед собой руки – сухие и красные, словно птичьи лапы.

– Выпить есть? – В голосе Барганова Вальке послышалась насмешка, хотя лицо у него было мрачным, нечеловеческого, какого-то асфальтового оттенка.

– Есть. – Валька «зеркалил» поневоле, говорил рвано и отрывисто, двигался экономно и, как ему казалось, даже грациозно.

Он накрыл стол, достал из холодильника початую бутылку, разлил. Махнули по первой, по второй. Валька хрустнул материным огурцом (нигде и никогда не пробовал маринада вкуснее) и только собрался узнать у Барганова, какими судьбами и где пропадал, как Андрей начал говорить.

– Двадцать штук, Ханкин. Двадцать. Новыми купюрами, специально девочке в обменнике глазки строил, чтоб давала хрустящие как вафли. И если клиентки платили замызганными, тоже ей носил, она обменивала без вопросов. Думал потом вообще в банковских пачках сделать, чтоб как в кино: открываю чемодан и выкладываю по одной: шмяк, шмяк, шмяк. – Барганов нехорошо, как-то хищно оскалился. – Лей давай.

Они допили початую бутылку, и Валька достал из шкафа еще одну, подешевле и теплую, но Барганов хлестал водку, как другой и воду не смог бы. Он совсем не пьянел, только темнели глаза и цепенели руки: не выпускал из сжатой ладони рюмку, даже когда она пустела.

– Коробка из-под печенья была, – Андрей качнул головой в ответ на Валькин жест, приглашающий закусить, – такая, знаешь, круглая, из жести, что ли. Печенье вкусное там. Дорогое. Для девочки покупал. – Он снова оскалился. – А помнишь, в девяносто восьмом? Очереди к закрытым банкам и все остальное. Я видел раз, как одна тетка билась в стеклянную дверь с размаха. Молчит, не плачет даже, а всем телом об дверь – баба-а-ах! И народ в очереди не орет, не возмущается, никто не пытается ее оттащить, чтоб не убилась. А только смотрят. А я ведь тогда ни копья не потерял. Мне Танька шепнула вовремя, чтоб все деревянные в баксы переводил и чтоб никаких банков – ни счетов, ни ячеек. Только дома. У меня и было тогда всего ничего, но все при мне осталось. А ты Таньку помнишь?

Валька кивнул.

– В общем, у отца ее были связи, его предупредили, что рубль рухнет. Хвастался потом, что заработал на этом пару лимонов. А я вот двадцать штук скопил за четыре года. Нет теперь ни хера. Снова нищий, как тогда, когда в Москву приехал. Смешно, да?

Кухонная дверь приоткрылась. На пороге стояла мать – сонная, взлохмаченная, в ночной рубашке.

– Валь… Час ночи уже, а мне на работу завтра. И Сашка с Димкой спят.

– Извини, ма. Андрей вот… Побудет у нас.

– Да поняла уже, что побудет. Не в первый раз. Здравствуй, Андрей. Давненько тебя не было. – Мать поджала губы.

– Здрасьте, – Барганов пробормотал приветствие коротко, будто выплюнул.

Валькина мать его не любила. Из дома не гнала, но не упускала случая побурчать, когда Андрей ее не слышал:

– Чего ему тут – медом намазано? Как все хорошо у него, так не приходит. А если проблемы – тут же к нам прется. Мне тарелку супа не жалко, но, Валь, это что за