– Конечно, я здесь ни при чем. Это все он, да? Все из-за него, правда? Я понимаю, милая, понимаю, хорошая. Он гад, а ты ни в чем не виновата, правильно? Ты поплачь, поплачь, легче станет. Может, он и одумается, и поймет, и вернется этот твой Сережа…

Плач оборвался. Вика подняла голову и посмотрела на Матвея красными, но полными не слез, а недоумения глазами:

– Кто?

– Сережа. Его ведь Сергеем зовут, последнего-то твоего.

Он смутился, пробормотал чуть слышно:

– Ты сама альбомы подписывала.

Она засмеялась. Сначала тихо, потом все громче и громче и наконец разразилась таким оглушительным, заразительным смехом, что и Матвей сначала улыбнулся, а потом выдавил из себя какое-то бульканье, мало похожее на смех, но все же таковым являвшееся. Он смеялся, как мог. Хорошо, что еще мог, еще попробовал. Он так давно этого не делал, что вполне мог и забыть, как это делается. И закружилось, и завертелось, и понеслось! И уже было не остановить, не удержать, не воспрепятствовать…

Они уже сидели рядом и хохотали – безудержно, запрокинув головы и хватаясь за животы. Она махала головой и вытирала вновь выступившие, но уже от смеха слезы. Он стучал кулаком по столу и зачем-то все время повторял:

– Ой, я не могу – Сережа!

Вика остановилась первой, оборвала буквально на полузвуке, вытерла щеки рукавом дорогой блузки, снова налила себе водки, выпила и сказала, как отрезала:

– Сергей тут совершенно ни при чем!

– Ладно, – легко согласился Матвей и спросил, будто между прочим: – А кто тогда?

Вика шмыгнула носом, вздохнула, молча осушила третью рюмку. Так же молча Матвей встал и убрал бутылку назад в морозилку. Она бросила на него убийственный взгляд, но возражать не стала.

– Так кто же? – уже требовательно поинтересовался Матвей. Он понимал, что она может послать его куда подальше. А если и не пошлет, то, скорее всего, просто не станет с ним откровенничать. Кто он такой? Бомж. Социально опасный элемент. Человек без средств и документов. Отличная кандидатура для излития души…

Наверное, Вика именно так и подумала, потому что, испустив тяжелый вздох, ответила:

– Проблемы на работе. Инвесторы слишком долго думают. Это плохой признак.

– Да? А по-моему, – Матвей решил рискнуть, – отсутствие в доме твоих детских фотографий – признак похуже.

Риск оказался неоправданным.

Вика вспыхнула, вскочила из-за стола, перевернув на пол миску с салатом, и, хлестнув Матвея кратким: «Это не твое дело!» – скрылась в ванной. За те двадцать минут, что она рыдала у открытого крана (у Матвея не было сомнений в том, что она занималась именно этим), он успел убрать на кухне, переодеться в свои старые лохмотья и даже повернуть замок входной двери. Он почти закрыл ее, когда услышал за спиной:

– Ты куда?

– Домой.

Он буркнул неохотно, сквозь зубы. Но она не побоялась обидеть, уточнила:

– Разве у тебя есть дом?

Дома у Матвея не было, и он сказал правду:

– Был когда-то.

– Расскажешь? – Женщина смотрела на Матвея красными, заплаканными глазами. Она не просила, но голос звучал так глухо и так невыразительно, что только самый бесчувственный и равнодушный человек не смог бы разглядеть в нем старательно спрятанную надежду.

Вика пропускала Матвея вперед. Что ж, иногда правильнее пренебречь джентльменскими манерами. Бутылка снова перекочевала из морозилки на стол, и после нескольких рюмок и пары картошек Вика узнала историю своего гостя.

Матвей Куницын был вполне заурядным молодым человеком. Не без способностей в некоторых областях, но особые таланты у него отсутствовали. Учился он в автодорожном институте, в свободное от учебы время тусовался с друзьями и строил планы на светлое будущее. Оно и обещало быть таковым: семья у Матвея была крепкой и дружной. Папа работал хирургом и заведовал кафедрой в медицинском, мама, в прошлом врач-педиатр, заведовала домом. Умелые руки отца приносили в семью стабильный доход. Родители обеспечивали Матвея всем необходимым, не настаивали на том, чтобы он шел работать до получения диплома, и никогда не признавались ему, что жалеют о его профессиональном выборе. Наверное, в душе они сокрушались, что династия врачей, начатая еще прапрадедом Матвея, прервалась, но твердая тройка по химии служила прямым доказательством того, что с медициной у их сына отношения не сложатся. Впоследствии Матвей не раз гадал: почему родители не предлагали ему отправиться на психологический, где химия не требовалась, или, например, не отправили на курсы массажистов или мануальщиков. Он бы мог справиться с такой работой. Но Александр Евгеньевич и Марина Петровна всегда придерживались принципа полной свободы в воспитании ребенка. Сказало чадо: «Хочу в автодорожный», пусть даже вяло и без какого-либо энтузиазма, – пусть пробует.

Попробовал – получилось. Матвей поступил легко, учился одной левой и тратил много времени на жаркие обсуждения с однокурсниками каких-то несбыточных проектов мостов, магистралей и эстакад. Поводов для недовольства собой, по большому счету, родителям он не давал. Он не курил, выпивал, конечно, с друзьями иногда дешевого портвейна, но без фанатизма, с дурными компаниями не связывался, девушек в дом не водил. Последнее, кстати, все же вызывало некоторое беспокойство у Александра Евгеньевича, который любил намекнуть жене: «Вот я в его годы!..» Но Марина Петровна, напуская на себя обиженно-ревнивый вид, всегда говорила:

– Каждому овощу – свое время, и этот поспеет. А про твои похождения я и слышать не желаю.

– И все-таки, – любил поспорить муж, – это ненормально, когда почти двадцатилетний парень проводит все время с мальчишками и строит мостики из спичек, а не крутит романы. Честное слово, если бы не ты, я бы давно отвел его в публичный дом.

И снова жена успокаивала:

– Не переживай! У него в тумбочке целая куча неприличных журналов, в которых фигурируют только девочки. Никуда не денется – влюбится и женится.

Если бы Марина Петровна только знала, на кого в конце концов падет выбор сына, она бы сразу согласилась на публичный дом!

Девушка, в которую Матвей безоглядно влюбился на пятом курсе, оказалась совершенно беспринципной нахальной стервой, сущность которой старшие Куницыны разглядели сразу же. Но все те же природная интеллигентность и принципы свободного воспитания не позволили им встать грудью на защиту сыновнего паспорта от печати о браке с возлюбленной. Конечно, они намекали и пытались влиять, но настолько мягко и неусердно, что совершенно зомбированный Матвей даже не понял, что родители далеко не в восторге от его выбора.

Сам же он пребывал в полнейшей эйфории перед бурей свалившихся на него чувств. Создание, эту бурю вызвавшее, было премиленьким. Во-первых, изобилием женского пола автодорожный институт не мог похвастаться – так же, как любой филологический факультет не мог похвастаться изобилием мужского. Девчонок училось по две-три на потоке, и к концу третьего курса все они оказались замужем, так что даже пофлиртовать было не с кем. Во-вторых, сработал всем известный механизм стадного чувства. В Танечку Баранову, которая перевелась к ним из Рязанского строительного института, влюбился весь поток. Так бывает часто. Все новое априори кажется интересным. Матвей, подхваченный всеобщим мощным течением, тоже не устоял – и поплыл, и понесся, и в конце концов утонул…