Со всеми этими аргументами Матвей и пришел к отцу. И снова Александр Евгеньевич, которому в его возрасте самым главным счастьем казалось спокойствие, пошел на поводу у хитрой невестки. Потратив все свои сбережения, они с Мариной Петровной купили комнату в коммуналке, куда вскоре и переехали. Молодые во главе с Ариной Ивановной остались в трехкомнатной квартире. Матвей работал в одном из конструкторских бюро, рисовал проекты не самых выдающихся мостов и магистралей. Денег платили немного, что вызывало немалое недовольство жены и тещи.

– У тебя со дня на день сын родится, а ты и в ус не дуешь! – ворчала Арина Ивановна утром и вечером вместо приветствия.

– Милый, ну сделай же что-нибудь! – надувала губки Танюша.

«Сделали» снова родители Матвея.

– Мальчика едят поедом, – плакала по ночам Марина Петровна.

Александр Евгеньевич к этому моменту в душе уже не возражал против того, чтобы сыночка, заварившего эту кашу, действительно сожрали. Развод в такой ситуации был бы не самым плохим выходом из рязанской ловушки. Но жена страдала и убеждала себя, что в таком случае их лишат внука, а это «гораздо, гораздо тяжелее потери любой жилплощади».

Папиными стараниями Матвея перевели в структуру, отвечающую за благоустройство автомобильных развязок в столице. Зарплата увеличилась, но и забот прибавилось. Проекты сыпались один за другим, и о нормированном рабочем дне приходилось только мечтать. На работе Матвея круглосуточно ждал стол, заваленный чертежами, рисунками и сметами. А дома – вечно недовольная жена, злобная теща и почти постоянно плачущий, завернутый в пеленки комочек, к которому Матвея практически не подпускали.

– Уронишь! – охала теща, стоило Матвею взять сына на руки.

– Аккуратнее! – вторила Татьяна матери и норовила забрать ребенка.

– Он тебя боится, – убеждала зятя Арина Ивановна, стоило малышу расплакаться на руках у Матвея.

– Ну что ты за отец такой?! – тут же восклицала жена и начинала плакать.

Матвей все больше времени проводил в родительской коммуналке. То говорил, что ему надо выспаться перед сдачей проекта, то врал, что задерживается на работе, то придумывал что-нибудь еще. Ему, наверное, верили. Отпускали охотно. А скорее всего, просто и не очень-то ждали. А мама и папа были ему рады всегда.

– Потерпи, – гладила сына по голове Марина Петровна. – У Тани, наверное, послеродовая депрессия. А что касается Максимки (так назвали малыша), тоже не бери в голову. Женщина, как кошка, оберегает свое дитя…

– От родного отца?

– От всего мира.

Александр Евгеньевич, слушая такие речи, лишь качал головой и вздыхал, но не вмешивался. Молча жал сыну руку на прощание, хлопал по плечу, мол: держись, старичок.

И Матвей держался. Старался, по крайней мере.

Самым сложным для него было как раз не поведение жены и не враждебность тещи. Самым невыносимым и терзающим душу было то, что работу свою он ненавидел с каждым днем все сильнее. Ему было скучно и неинтересно стоять у кульмана и рассчитывать длину и ширину очередной эстакады важнейшего транспортного узла. Все чаще он ловил себя на зависти к отцу, который всю жизнь занимался любимым и таким полезным делом. Конечно, дороги тоже были очень нужны, особенно сейчас, когда в городе резко прибавилось количество машин, стали образовываться заторы и недовольство водителей и пешеходов возросло. Но Матвей чах за своим столом и все чаще стал задумываться о том, что было бы прекрасно, пока еще есть силы, как-то изменить свою жизнь, чтобы проводить ее в общении с людьми, а не с линейкой, карандашом и калькулятором.

Однажды, когда в доме случилось относительное затишье (Танечка была в благодушном настроении ввиду недавно полученной мужем премии, теща отбыла в Рязань на посевные, а уже почти годовалый Максим спокойно ковырялся в манеже), Матвей решился и поделился своими мыслями с женой. Та сначала побледнела, потом покраснела, вытянулась, как струна, и заверещала подобно сирене:

– С ума спятил?! Учиться он пойдет! Ты вообще соображаешь, что несешь?! У тебя сын растет, его кормить надо, какая тут учеба?

– Вечерняя. Или на курсах.

– Что-то я не слышала, чтобы в медицинском было вечернее отделение, – фыркнула Танечка, презрительно сомкнула губы и отвернулась, посчитав разговор исчерпанным.

– Но теперь ты могла бы пойти работать, – бросил жене в спину Матвей.

Она повернула голову и несколько секунд просто смотрела на него, открывая и закрывая рот, словно рыба. Потом, вновь обретя дар речи, округлила глаза, показала на себя дрожащим пальцем и уточнила:

– Кто? Я?

– Да. А почему нет?

– А как же Максимочка?

Глаза жены моментально наполнились слезами. Она подхватила ребенка на руки и стала обцеловывать его так, будто Матвей намеревался оставить сына сиротой.

– А как же твоя мама? – парировал Матвей, который, осмелившись на спор, не собирался сдаваться просто так.

– Моя мама – пожилой человек, и гробить ее здоровье…

– Тогда – моя мама. Она как раз жалуется, что редко видит внука.

Таня поджала губы. Любое упоминание о свекрови вызывало у нее моментальную негативную реакцию. Вполне, кстати сказать, оправданную. Родители мужа ее недолюбливали. А как аукнется…

Сами виноваты – могли бы быть и повежливее, и повнимательнее. А то только холодные кивки да как здоровье Максимочки, а до нее, до Танюши, им дела нет. Слова в простоте не скажут. Интеллигенция! Теперь еще и на работу ее отправить вздумали. А сама-то свекруха дома сидит, не работает.

Последнюю мысль, даже не оформленную в более мягкий вариант, Татьяна не постеснялась высказать мужу.

Матвей смотрел на толстую, недовольную тетку в халате с грязными сосульками волос вдоль рыхлого лица, на котором хищным взглядом светились злые глаза, а вечно надутый рот был сложен в неизменную гримасу «весь мир мне обязан», и думал: «Что я в ней нашел?» Куда делась глубина васильковых глаз, искренность улыбки, пышность волос? Не говоря уже о стройности ног, которые после родов превратились в две большие тумбы, ничуть не уступавшие в размере массивным ногам Арины Ивановны. Матвей очень удивился бы, если бы узнал, что не было никогда ни сияния глаз, ни обаятельной улыбки, ни роскошных волос. Фигурка, конечно, была недурна, но – ничего особенного…

– Тань, давай разведемся, – как-то само вырвалось у Матвея.

Он даже испугался своей неожиданной смелости.

– Как разведемся? Почему?

Слезы жены, как ни странно, моментально высохли. Она смотрела на него с искренним недоумением и даже с любопытством, как смотрят, наверное, на инопланетян те, кто с ними встречается.

– А зачем мучиться?

– А кто мучается? – Танечка бросила на мужа кокетливый взгляд и даже изобразила нечто, напоминающее улыбку. – Я, например, не мучаюсь. У меня все хорошо. Любимый сынок, замечательный муж. Заботится обо мне, обеспечивает. Нет, я не хочу разводиться. Что же это мне – в Рязань с ребенком да без мужика возвращаться?