– Как долго?

– Пока будут зрители. Все, как в жизни.

– Они действительно по сценарию не знакомы между собой, эти люди? – продолжала расспрашивать Наташа.

– Это сложно понять из контекста, но это и не главное... Главное в том, что когда эти двое уходят, оставшиеся начинают строить домыслы, почему их так долго нет и что они могут там делать. Всем очень любопытно, но никто ничего не спрашивает вслух, они же воспитанные люди! Все происходит на уровне обмена мыслями, взглядами. Самое примитивное – подумать, что они занимаются сексом. Но это так банально, что никто даже не осмеливается опуститься до этой мысли. Это же дикость – уйти заниматься сексом в такой ситуации! Все гораздо глубже и интересней! Люди настолько увлеклись поиском смысла, что элементарные объяснения уже никого не удовлетворяют. Вот в чем суть этого действа, Нина.

– Кажется, я поняла...

– У меня найдется еще пара интригующих ребусов для тебя. Они у меня дома. Поедем? Это здесь рядом, – усмехнувшись, произнес Лучано, словно не приглашение, а вызов.

– Поедем, – приняла его Наташа, почему-то вспомнив фразу из засмотренного до дыр фильма «Москва слезам не верит»: «Вечер перестает быть томным...» Русская фонетика, возникшая в голове посреди английской речи с итальянским ароматом, выглядела оладушкой в тарелке спагетти. Наташа порадовалась нежданному привету с родины и села в Ferrari. Лучано захлопнул за ней дверцу машины и, опустившись рядом, внимательно посмотрел на татуировку в виде буквы V на ее левой скуле. Она грациозным жестом отбросила назад черные локоны и улыбнулась ему – «смотри, смотри...».

В огромном доме они оказались одни. Незаметно прошмыгнула прислуга, невысокая очень смуглая женщина, и от Наташи не скрылось, как Лучано жестом попросил ее уйти. Он водил гостью по дому, рассказывал, что и где он приобретал, беря ее при этом то за руку, то за локоть, то спускаясь по спине к талии, но Наташа каждый раз ловко выскальзывала из его объятий. Оба обещанных ребуса находились в спальне хозяина. Это были две инсталляции. Первая представляла собой проектируемую на стену, напротив огромной кровати, светящуюся надпись «The happiness is expensive» – «Счастье дорого». Вторая была выполнена в виде большой картонной коробки, при заглядывании в которую внутри ее начиналось действие. Четыре человека били и стучали в стены коробки, махали руками, пытаясь привлечь к себе внимание, спастись. Они выглядели совсем живыми, на самом же деле это был просто фильм с голографическим эффектом объема, который получался, только если смотреть сверху. «Что же должно быть в голове у человека, который держит в своей спальне коробку, где просят о помощи люди, и читает каждое утро на стене „счастье дорого“? Чего в его голове полно – так это знаний, и, демонстрируя их, он забывает обо всем. Полезное качество в контексте моего задания», – подумала Наташа и спросила:

– Я все-таки не поняла, чем инсталляция отличается от перформанса?

Лучано остановил на ней взгляд, словно взвешивая, что скрывается за простым любопытством, но, помолчав несколько секунд, ответил:

– Между ними на самом деле больше сходств, чем различий. Инсталляция «поглощает» самого зрителя. Это молодой жанр, монстр, который вбирает в себя все устаревшие классические жанры. Она трехмерна, это не «объект», а пространство, организованное по воле художника. «Перформанс» – это короткое представление, исполненное одним или несколькими участниками перед публикой. В отличие от инсталляции перформанс носит более динамичный характер и практически не имеет смысла без участия исполнителей. Объединяет перформанс и инсталляцию прежде всего концептуальность – и там и там обычные вещи и предметы, благодаря необычным сочетаниям и нетрадиционному использованию, приобретают новый, неожиданный смысл.

– В чем же суть? – поинтересовалась девушка.

– В том, что она вообще освобождает «себя» от какого-либо понимания автора и продуктов его творчества. Все,. что может сделать зритель, – лишь встретиться со своими собственными ощущениями и впечатлениями, которые могут не иметь никакого отношения к внутреннему миру автора. Зритель теряет перспективу понять автора, но приобретает другую – лучше понять самого себя.

– Чем тебя привлекает этот вид искусства? – спросила Наташа. – Почему не живопись или что-то еще, более традиционное?

– Именно потому, что традиционное искусство – это рамки. Более или менее обозначенные. А перформанс провозглашает свободу. Во всем. Свободу от профессионализма, свободу от виртуальности, свободу от директивности смысла, свободу от концептуальных рамок. Зритель имеет право увидеть то, что видит сам, а не автор, встретиться с самим собой. А это самое интересное для каждого человека. И порой самое страшное...

– А что лично ты, как зритель, видишь в картонной коробке с живыми людьми, пытающимися спастись? – допытывалась Наташа.

– Лично я? Я вижу смерть... Ее неизбежность... Человеческий мир – огромный перформанс. Коробка – просто уменьшенная модель. Наша свобода – это свобода умереть в рамках времени и хрупких жизненных стен из картона. Единственная свобода.

Лучано отвернулся. Его загорелая начинающая лысина покрылась испариной. Бисеринки пота блестели в мягком свете гостиной, оформленной в кофейно-бежевых тонах. Это нарушало гармонию. Казалось, в этих кофейных стенах можно лишь неспешно беседовать об искусстве, но никак не плакать или потеть. «Если увеличить его лысину, получится инсталляция: россыпь крупных бриллиантов на загорелой сферической поверхности чужой планеты. Никому и в голову не пришло бы, что под этой бугристой поверхностью с редкой растительностью мучается память. Как много зависит от угла зрения...» – подумала Наташа.

Лучано молчал.

– Ты все еще любишь ее? – спросила она, встав за его спиной близко-близко.

Итальянец медленно повернулся к ней лицом, и они оказались «в рамках жизненных стен друг друга» – как он, наверное, выразился бы. Это было не слишком комфортное ощущение. От него шел терпкий, довольно резкий запах, как от перележавшего тропического фрукта. Его кофейные глаза смотрели на нее не мигая. Кофе в них быстро остывал...

– И все-таки я тебя точно уже где-то видел, Нина... – медленно проговорил он, отвечая на свои мысли, а не на вопрос. – Вот эта ямочка на шее, этот легкий славянский акцент, этот цвет кожи, этот...

– 14-го мая, остров Ладху. Мне кажется, я тоже тебя там видела, – выпалила, почти не думая, Наташа и похолодела. Это был абсолютный блеф. Надо срочно придумывать спасительную версию их возможного знакомства, пока он не вспомнил Ирэну Полонскую, любительницу изучать чужие ноутбуки...

– Ладху? – Географическое название словно резко развернуло гондолу его мыслей, уже готовую причалить в виде забытого образа. – Да, я был там... Поехал развеяться – солнце, океан, красивые девушки... А тут еще эта безумная Дина... Ну да бог с ней... И что? Мы там с тобой виделись? – подозрительно спросил итальянец.

– А у тебя фотографий не осталось? Может, я там найду себя в купальнике, парео и шляпе где-нибудь на заднем плане? Мне даже кажется, ты просил меня натереть тебе спину защитным кремом, а я с тобой кокетничала. Помнишь? И вообще, у тебя есть дома фотографии? – Окрыленная легкой победой Наташа забрасывала его вопросами, с трудом сдерживая эмоции. – Например, семейный альбом? Мне бы хотелось посмотреть на тебя, когда ты был маленьким мальчиком. Знаешь, меня тоже не покидает ощущение, что мы не просто виделись, а что мы с тобой родственники... близкие... Только не смейся...