Если в маме я видела только нашу маму, то в себе я видела только саму себя. Мама всегда говорила, что рождение детей смирило ее. Оно сломало ее и собрало заново. Отец же говорил, что после нашего рождения он как будто оказался в заложниках. Но с появлением собственных детей я поняла, что они оба имели в виду. На этой земле вдруг появилось два человека, за которых я бы с радостью отдала жизнь. Если бы я знала раньше, насколько крепка эта связь, я, быть может, и не рискнула бы стать матерью и поставить себя и других под угрозу такой страшной боли.

Отношения с детьми, как и отношения в браке, – это вечная борьба за власть. Это бесконечное перетягивание каната между мамой и папой. Мои родители сумели определить свои зоны влияния и никогда не вторгались на территорию друг друга. После смерти отца мама расширила свои владения, заполнив собой все образовавшиеся пустоты. Она перенесла на внуков ту же любовь, что питала к нам с Хинд, и, став бабушкой, вела себя с ними точно так же, как с нами в детстве. Она всегда набрасывалась на меня, когда замечала, что я обращаюсь с дочерями по-разному. Я объясняла, что они разного возраста и имеют разные привилегии, но она вновь и вновь повторяла, что ее подход – она как можно меньше разграничивала меня и Хинд – гораздо лучше. Я слушаю маму, но не всегда следую ее советам. И с Номером Один мы аналогичным образом принимаем серьезные решения вместе, но не торгуемся из-за мелочей. Наш развод и порожденные им отношения избавили нас от той борьбы за власть, которая возникает, когда разделять родительские обязанности приходится ежедневно.

Стремление к контролю – это одна из тех зависимостей, с которыми я борюсь всю жизнь. Я наивно полагала, что могу контролировать все, в том числе желание контролировать все. Но, как оказалось, почти все самое важное в жизни находится вне зоны нашего контроля. Смиритесь с этим. Я смирилась. И продолжаю смиряться каждый день.

Хотя со временем посетители все же привыкли к тому, что Diwan не библиотека, они по-прежнему, казалось, ждали от нас чего-то большего, чем принято ждать от книжного магазина. Помню один диалог с доктором Медхатом, одним из самых несносных и самых обаятельных клиентов. Мы уже встречались с ним в «Основах Египта», где его поиски книги о Древнем Египте закончились тирадой о недостаточно почтительном отношении Diwan к эпохе фараонов.

Буря эмоций началась с вопроса: «А как это у вас в отделе классики нет древнеегипетских текстов?» Меня всегда поражала его способность возмущаться по любому поводу. Вместе с тем страстность его натуры просто завораживала. «Где "Сказание Синухе"?»

– Вышло из печати, – ответила я.

– Вы просто обязаны его опубликовать. А не заполнять отдел каким-то суррогатом!

– Diwan не издательство, – извиняющимся тоном ответила я.

– А почему нет? – спросил он с нажимом. – Могли бы и издательское дело продвинуть, раз с продажей книг у вас все уже хорошо.

– Возможно, вы правы, – сдалась я. С некоторыми людьми разумнее согласиться, чем продолжать обреченный на провал диалог. Высказанную им идею мы с Хинд и Нихал обсуждали до этого не один год. Но в итоге Хинд закрыла эту тему одной известной египетской пословицей: «Пусть хлеб печет пекарь». Diwan – книжный магазин, мы продаем книги. И за предшествующие семь лет мы открыли четыре магазина: на Замалеке в 2002 году, в Гелиополисе в 2007 году, затем в Маади в 2008 году, а тогда, в 2009 году, еще и филиал в Каирском университете.

Хотя мы уже семь лет общались с доктором Медхатом в такой манере, каждый раз его атаки словно бы заставали меня врасплох. Он был всей душой предан Древнему Египту, и поэтому естественно, что отделу классики от него особенно доставалось.

– Доктор Медхат, я старалась заполнить этот отдел вневременной литературой, которую можно и нужно перечитывать.

– Дорогуша, я уверен, вы знакомы со статьей Кальвино о пользе перечитывания классики в зрелые годы. Он напоминает нам, что великие книги вызывают желание перечитать их не потому, что возвращают нас в прошлое, а потому, что говорят о нашем настоящем.

– Не слишком ли это субъективно?

– Нет. Большинство книг живут и умирают, как люди. Но классика бессмертна. Насколько я вижу, вы поставили сюда самые понятные тексты из западного канона, – сказал он, рассматривая полки. Его пальцы скользили по корешкам «Гильгамеша», «Илиады», «Одиссеи», «Энеиды», «Кентерберийских рассказов». – И несколько наших восточных эпосов. – Он остановился, пристально глядя на одну книгу: – «Тысяча и одна ночь»! Серьезно? – Затем он снял очки и отошел на шаг назад. – В ваших полках есть особая сила. Используйте ее с умом.

– Стараюсь, доктор Медхат, стараюсь.

Я никогда не считала, что «Тысяче и одной ночи» не место на полках Diwan. И никогда не думала, что это не классика. Содержание этой книги приходило в столкновение с мощными консервативными поветриями, гулявшими по Египту, но у всех нас – покупателей, продавцов, читателей и всех-всех, кто имеет дело с книгами, – были свои связанные с ней ассоциации, выходящие далеко за пределы самого текста. И благодаря этим ассоциациям «Тысяча и одна ночь» продолжала жить, иллюстрируя утверждения Кальвино.

Из-за чего книга становится классикой? Литература, которая в свое время считалась развлекательной и второсортной, может в следующую эпоху оказаться шедевром – как книги Диккенса. Шпионские детективы вроде сочинений Яна Флеминга сейчас тоже издают как «классику». Кто же решает, какие тексты останутся в веках? Некоторые великие произведения люди забывали или даже пытались уничтожить, а потом эти книги вдруг всплывали во времена, когда их идеи и эстетика находили больший отклик. Некоторые книги были актуальны для своей эпохи, но не интересны ни для какой из последующих – и их быстро и успешно забывали. Кто помнит Сюлли-Прюдома, первого обладателя Нобелевской премии по литературе?

В детстве я обожала «Тысячу и одну ночь». Большинство читателей наверняка знакомы с этой книгой: это собрание ближневосточных народных сказок, составленное во времена золотого века ислама, – по-арабски оно называется «Альф лейла ва-лейла» («Тысяча и одна ночь»). Сказки, вплетенные в обрамляющую их историю, уходят корнями в средневековый персидский, арабский, индийский и греческий фольклор и средневековую литературу, появившуюся еще в X веке. В обрамляющей истории два правителя, Шахрияр и Шахземан, узнают о неверности своих жен и клянутся отомстить всему женскому роду. Чтобы ему больше никто и никогда не наставил рога, один из царей, Шахрияр, решает каждый вечер жениться на новой девственнице, лишать ее невинности, а наутро отрубать ей голову. Но, как вы, наверное, помните, одна девушка, дочь визиря Шахерезада, хитростью прекращает эту бойню: ночью она рассказывает царю такие захватывающие истории, что он не может убить ее, пока не услышит продолжения, и каждый раз откладывает казнь – хотя бы до следующего вечера. Через тысячу и одну ночь царь прощает Шахерезаду, и они живут долго и счастливо.