Спустя час раздался треск: что-то навалилось на частокол с северной стороны и заревело. Во мраке этому кличу вторили другие голоса, и нечто пришло в движение, хватая колья и пытаясь забраться на них.

– Рано… Неужели рядом разлом открылся? Небо, сохрани нас… – пробормотал один из офицеров.

– Дожили как-то до этой ночи – доживём и до следующей, – буркнул Лян, но и ему было не по себе.

Вой усиливался. Что-то хлюпало, взбираясь на колья и нанизываясь на них, хрипело и рычало уже и с южной стороны, и с восточной. Кан вздохнул. Ребёнком ему всё было интересно, сейчас же смотреть не хотелось, но приходилось. Из окна он видел, как в кромешной тьме одиноко горели оставленные на стенах факелы, и в их слабом отсвете клубились тени. Скрежет и рёв становились всё громче, пока вдруг не мелькнула нечеловеческая фигура, что в прыжке попыталась добраться до стены, но рухнула на колья, видимо, за предшественником. За ней последовала ещё одна, и ещё, словно эти твари не ощущали боли. Хотя… Демоны отца при Канрё шли, сгорая на солнце заживо. Может, они и впрямь ничего не чувствуют, кроме голода?

Тени взбирались на стены, подтягиваясь, цепляясь когтями за себя и соседей, хищно скользя вперёд, как наперегонки. Прямо на глазах у Кана из темноты вырастали зубы, множились глаза, сверкали когти; чернильная мгла стекала во двор, разделяясь и собираясь во что-то… странное. Твари словно повторяли за их миром, но рвано и неверно, выламывая кости, обнажая морды, что походили то на человеческие лица, то на звериные пасти. Ноги с треском ломались, складываясь в лапы, а затем обратно; вой переходил в хохот, и всё это месиво ползло к стенам форта, не обращая внимания ни на что.

Кан вцепился в подоконник, пытаясь унять стук сердца. Это не Канрё, он уверен, что всё сработает – всегда же работало. Юноша не мог оторвать взгляда от затопившей двор тьмы, что клубилась у дверей. Когти потянулись к дереву и вдруг ударились о невидимую преграду. За ударом тут же последовал следующий, хохот вновь обернулся воем, и орда плотно окружила форт, пытаясь пробить барьер или вскарабкаться по нему.

– Господин Цинь? – Лян зашёл в кабинет, не поднимая глаз на окно, над которым висела печать.

– У вас так… всегда, Лян?

– Нет. Обычно не так много. Видимо, разлом рядом, – Лян помолчал и добавил: – Вовремя вы к нам, господин Цинь… вряд ли бы мы отбились.

– Подожди до утра, – Кан нервно усмехнулся. – Хорошо, что лошади им не интересны. Лян, а в твоей деревне так же?

– Я потерял в Шествиях двух братьев, мать и трёх сестёр. Но мой дядя долго жил в столице и говорил, что в трущобах не лучше, – Лян пожал плечами. – Ваш отец защищает только центр, верно?

– Да. А шэнми Линьцана?

– Он другой. Если разлом рядом, то скоро его увидим: Лин не допустит… такой грязи на земле своего народа.

Кан нахмурился, вспомнив о мальчишке, что скрывался где-то в бедняцком квартале Лояна.

Дэмин выглядел умным. Должен выжить.

Рис, который Дэмин выменял на последние подарки Кана, заканчивался, а работы почти не было – слишком много карманников жило в трущобах: таких же грязных оборванцев, как он, готовых убить, если зайдёшь на их территорию. Мальчик считал, отмеряя крошечную порцию риса. Запасов ему должно хватить ещё на два дня. Может, стоит сходить к старшим и упросить их разрешить ему поработать в другом месте? Правда, тогда они заберут больше в свою долю и смекнут, что так можно делать постоянно. Дни перед «Ночным шествием» всегда были пустыми, как и после, – слишком внимательными становились люди, да и не выходили никуда. Плохо.

Вздохнув, мальчик достал неприкосновенный запас мяса, решив обменять его. Чего доброго, ещё сожрут этой ночью менялу на углу, тогда у его соседа Дэмин в два раза меньше получит. Голод скрутил мальчишку, пальцы на секунду дрогнули, но он отдёрнул руку от мяса.

«Хао байчи». Именно им и был Цинь Кан в глазах Дэмина – добрым идиотом. Только доверять ему он всё равно не спешил. Меняла рис не отравит, а вот этот выскочка… Сегодня он добрый и подкармливает, а завтра проснётся в дурном настроении, наденет бэйцзи с клановым гербом наизнанку и бросит что-то в еду. Нашёл дурака. Пускай другие умирают.

Мальчик завернул в тряпку бесценное мясо, спрятал свёрток за пазухой и вышел из клетушки, которую считал своим домом. Раздобыть бы ещё где-нибудь одеяло – скоро совсем похолодает…

Стоило ему добраться до нужного места, как Дэмин замер на секунду и отошёл в тень. Около лавки стояли несколько монахов и оживлённо беседовали с торговцем. Этого ещё не хватало! Он не собирался подпускать к себе кого бы то ни было, когда нёс еду на размен.

Пойти к другому? Остаться здесь? Дэмин решил подождать и послушать беседу, надеясь, что гости скоро отправятся восвояси.

– …Смерть означает лишь то, что дух оторвётся от бренной своей оболочки и вернётся к Небу, – мягко говорил один из монахов. Или не монахов? Дэмин быстро оглядел их одежду, мешковатую, будто та была снята с чужого плеча. Он не слишком-то разбирался в видах нахлебников, что кормились за счёт суеверных крестьян, пустого трёпа и чужих подачек. – И каждый должен стремиться, дабы на пути своём при жизни стать единым с миром. Всевидящее Небо примет бессмертную душу обратно, восстановив гармонию.

Меняла со скептическим выражением лица жевал хлебную горбушку, опираясь на разноцветный переносной прилавок, и куда больше беспокоился об их руках, то и дело тянущихся к товару.

– Недеяние есть благо. Путь учит нас, как следовать миропорядку, а не сиюминутным человеческим желаниям, и ведёт к воссоединению с Небом.

Дэмину категорически не нравилось разгуливать с запасом еды в руках, но это представление становилось даже интересным. В последний раз, когда он видел таких же мошенников с просветлёнными лицами, они не оправдывали своё безделье Небом, зато рассказывали удивительные сказки. Он был маленьким, но не сомневался: надо быть тем ещё хитрецом и не желать шевелиться, чтобы просидеть в утробе собственной матери лет пятьдесят или шестьдесят, как приписывали основателю их философии… Мальчик всё время забывал его имя, но вот историю про прятки от жизни запомнил.

– Всякое действие, противоречащее Пути, означает пустую трату сил и приводит к неудаче и гибели. Путь же учит созерцательному отношению к жизни. Блаженства достигает не тот, кто стремится нарочитой добродетелью завоевать расположение Неба, а тот, кто в процессе медитации, погружения в свой внутренний мир стремится прислушаться к самому себе, а через себя вслушаться в струны жизни и постичь ритм мироздания…

– Деньги ваш Путь тоже отрицает? – меланхолично поинтересовался меняла. – Еду за сказки не даю, но, может, вы посозерцаете собственный желудок и насытитесь?

Весь этот Путь казался Дэмину чистой воды чушью. От старших он слышал об одной последовательнице этой школы, которую видели в башне недалеко от Лояна. Она сидела там, требуя от прохожих подаяние на восстановление храма, называя это добровольным заточением. Еду ей передавали через крошечное оконце, а всякому проходящему мимо женщина напоминала о своём присутствии, дёргая за верёвку, привязанную к языку колокола. Дэмин тоже не отказался бы получить еду просто так. Да и башня казалась ему жилищем получше, чем доставшаяся от матери комнатка в покосившейся глинобитной лачуге. Будь он на месте Императора, то упразднил бы всех этих побирушек – воры и то больше пользы приносили, заставляя следить за своими карманами.