поправила размотанную ветром шаль и закуталась в нее до самого носа.

– Здравствуйте! Здравствуйте! – заблеяла она. – Ну и ветрище! Не знаешь, как удержаться на ногах!

– Входите, – любезно пригласила Женевьева. – Энид, поставь чайник, пожалуйста!

Дама была не одна. За ней, поднимаясь по вересковому откосу, шла синяя от холода Мюгетта. Она вошла в дом следом за тетей. Тетя присела на край скамеечки у камина. Цепко взяв племянницу за локоть, она силой поставила ее перед очагом, где еще потрескивали угли.

– Ты вся дрожишь, – проворчала она. – Подожди, я дам тебе капельку…

Она стала рыться в сумке. Шляпа сползла на лоб. Энид заключила сама с собой пари. Упадет – не упадет? Когда? Куда?

Шляпа не упала, несмотря на дерганые движения дамы. Никто так и не узнал, какую капельку она искала, потому что она вдруг отвлеклась и подняла палец:

– Чайник свистит!

Чайник и не думал свистеть. В доме было тихо, и девочки всерьез задавались вопросом, что у нее со слухом. Мюгетта за ее спиной постучала себя по лбу, давая понять, что у бедняжки неладно не со слухом, а с головой. Шарли, Женевьева и Энид понимающе покивали.

– Какой красивый дом! – воскликнула тетя. – Эти голубые занавески!

Занавески были при последнем издыхании, засиженные насекомыми, поблекшие от света и уж точно не голубые. В лучшем случае бежевые.

– А этот зеленый диван! Под цвет скатерти! Какой великолепный вкус!

И правда бедняжка. Зеленый диван был оранжевым и не имел ничего общего со скатертью, расшитой ананасами.

– Вы далматичка? – спросила Энид.

– Прости? – поперхнулась дама.

– Хотите печенья? – вмешалась Шарли. – Женевьева? Оно в буфете.

Но Энид стояла на своем.

– Далматичка! – отчеканила она. – Как Тадде Шампуле у нас в школе. Он не различает цвета.

– Дальтоничка, – поправила Мюгетта. – Тетя Валериана отлично различает цвета. Но иногда путает их названия.

– Кекс? – предложила Женевьева, разливая чай по чашкам.

– Высморкайся, – вдруг приказала тетя племяннице. – Иначе будешь кашлять. – Она повернулась к девочкам. – Все стекает из горла прямо в бронхи, а потом кхе-кхе-кхе всю ночь…

Тут она сама поперхнулась и раскашлялась. Достав из рукава носовой платок, прижала его ко рту. Все с тревогой смотрели на нее.

– Дайте ей воды, – серьезно попросила Мюгетта.

Складки шали колыхались, кашель накрыл тетю с головой, душил ее, не давая говорить. По ее щекам текли оранжевые и розовые слезы.

– Мадам! – испугалась Женевьева. – Что с вами?

– Ничего страшного, – невозмутимо отозвалась Мюгетта. – С ней бывает. Это ее подагра.

– Подагра? – удивилась Шарли. – При чем здесь…

Тетя Валериана как будто пыталась что-то выговорить, но из горла вырывались только утробные звуки. Ее большая грудь казалась извергающимся вулканом. Яблочные глаза стали малиновыми, она замахала митенками у себя под носом.

– Она обмахивается, – заметила Шарли, – сейчас что-то скажет.

– Не может, она задыхается, – сказала Женевьева.

– Ее тошнит, – перевела Мюгетта.

Все ошеломленно уставились на тетю. Она поднесла к губам скомканный конец шали. Потом вскочила, икнула и кинулась прямиком в кухню, откуда вскоре донеслись урчанье, пыхтенье, бульканье, фырканье, хлюпанье, плеск и ультразвуки.

Наверху Макарони показалось удивленное лицо Беттины.

– Что за шум?

– Ничего, – ответила Мюгетта ровным голосом. – Тетю Валериану тошнит.

– В кухне, – со вздохом уточнила Шарли.

Между прутьями перил хорошенький ротик Беттины искривился в гримасе отвращения.

– Она что, блюет? В кухонную раковину?

* * *

– Поверить не могу! Она блеванула у вас на кухне?

– Да нет. Просто рыгала.

Ржание, которое издали Дениза и Беотэги, вполне могло бы быть смехом. Венера Уэдрауго, директриса коллежа, проходившая поблизости, метнула на Беттину леденящий взгляд.

– Что за наряд, Верделен? И что вы сделали с волосами?

– Покрасила хной, мадам.

– В следующий раз читайте инструкцию. И используйте таймер. А эти колготки и эта юбка…

Она показала пальцем на тигровые колготки и юбку из синели, высокохудожественные лоскуты которой потребовали двух с четвертью часов напряженной работы.

– У вас дома наверняка будут рады пополнить запас половых тряпок…

Мадам Уэдрауго удалилась, ее красивые ноги в черных колготках цокали по плиткам коридора. Беттина и Дениза скорчили гримасы хлястику ее английского костюма.

– Не слушай ее, – сказала Дениза. – Шмотки у тебя отпадные!

– Убойные! – подхватила Беотэги.

Задребезжал звонок. Беотэги наклонилась к Беттине:

– Это для него ты обновила гардеробчик?

– Для кого? – спросила Беттина и тотчас пожалела об этом.

– Для «Нанука». Как его там… Пепин? Мандрин?

– Мерлин, – буркнула Беттина.

– Как вы с ним танцевали!

– Ты влюблена? – шепнула Дениза, входя в класс.

– Было похоже.

– В него? – возмутилась Беттина. – Да ты что? Я не…

– Еще одно слово, Верделен, и останешься после уроков!

Она замолчала. В классе Беотэги прошептала ей на ухо:

– Н ам-то ты можешь сказать. Из-за того, что он некрасивый, никто не бросит в тебя камень…

У Беттины сжалось сердце. Никогда в жизни ей не говорили ничего более жестокого. Она трижды сглотнула слюну, чтобы преградить путь неожиданному, но редкой силы рыданию. После этого ей удалось растянуть губы в улыбку.

– Если я когда-нибудь влюблюсь в Багза Банни[29], обещаю разослать открытки с уведомлением.

– Вон из класса, Верделен! Останетесь после уроков!

Беттина вообще не любила понедельники, но этот возненавидела всем сердцем.

* * *

– Как твоя тетя? – спросила Энид, когда Мюгетта пришла к ним через два дня после памятной сцены с тетей Валерианой.

– В суперской форме. За обедом умяла целую курицу.

– Как? Целую?

– Две ножки, два крылышка, белое мясо. И даже внутренности.

Энид терпеть не могла куриные внутренности. И кроличьи, и телячьи… Вообще внутренности кого бы то ни было. Мюгетта повернулась к Гортензии.

– Я узнала, что на ферме есть котята.

– Мы с Гулливером их видели, видели! – воскликнула Энид.

– Проводишь меня, Гортензия? – попросила Мюгетта. – Я хочу на них посмотреть.

– Это далеко. Мы и полдороги не пройдем, как ты устанешь.

– А я вот что привезла! – просияла улыбкой Мюгетта.

«Вот что» оказалось креслом на колесах. Гортензия посмотрела на него, и ей показалось, будто ее ударили в солнечное сплетение. С этой штукой болезнь Мюгетты вошла в Виль-Эрве, такая же реальная и жестокая, как бьющий кулак. В смятении она посмотрела на Мюгетту, которая сосредоточенно изучала пуговицы на своем пальто.

– Поедем по шоссе, – предложила Мюгетта. – Будешь меня толкать? А я помогу тебе руками.

Гортензия положила книгу, которую читала, на подлокотник корешком вверх.

– А Зербински?

– Я поставила ей «Лоуренса Аравийского». У нас сто тридцать четыре минуты.

Мюгетта взяла книгу, прочла название: «Длинноногий дядюшка».

– Она умерла, рожая ребенка. Ты знала?

– Кто?

– Писательница. Джин Вебстер. Ужасно, правда? Если бы тогда была современная медицина, она могла бы написать еще много гениальных книг.