– Я помахал тебе из окна, но ты убежала, как раз когда я спускался к тебе.

Она залилась краской, проглотила язык, закипела от злости. Он посмел открыть это всему свету. Нет, не всему свету, хуже: одноклассникам и одноклассницам.

Вне себя от обиды, она посмотрела на него. И со злобной ухмылкой медленно проговорила:

– Ты думал, я была там ради тебя?.. Много о себе понимаешь! Думаешь, на тебя приятно смотреть? Промашка вышла, дружок. Мне нравятся только красивые парни. А ты явно не из их числа!

9

Мрачное воскресенье, очень мрачный понедельник

В 15:11 в воскресенье фотография в большой гостиной Виль-Эрве запечатлела бы на века более или менее следующее:

• Термометр за окном показывает каких-то восемь градусов.

• Шарли, стоя на табуретке, меняет лампочку в потолочном светильнике и смотрит по телевизору двести восемнадцатую серию «Купера Лейна».

• Гортензия и Энид под одеялом на старом оранжевом диване смотрят двести восемнадцатую серию «Купера Лейна».

• Женевьева составляет список покупок на ближайшие две недели в электронном письме месье Шантмерлю, городскому лавочнику, и смотрит двести восемнадцатую серию «Купера Лейна».

• Ингрид и Роберто вылизывают себе бока и смотрят только на собственную шерсть.

В этой серии под названием «Мята или шоколад?» Купер Лейн, американский школьник с большими голубыми глазами, вдруг обнаруживает, что обожает пирожные с мятой, хотя до сих пор был свято убежден в обратном.

– Что такое дом по фэн-шую? – спросила Энид, не поняв туманного диалога голубоглазого героя.

– Представь себе, что в Виль-Эрве все белье выстирано, сложено, аккуратно убрано, посуда блестит, паркет сияет…

– …старые часы и Беттинины финтифлюшки выброшены на помойку, картина с мертвыми фазанами тети Лукреции тоже, книги не лежат на полу, а стоят на полках. Вот. Тогда, может быть, я говорю, только может быть, у нас будет дом по фэн-шую…

– Я люблю наши старые часы! – запротестовала Женевьева.

– А я обожаю, когда книги везде валяются.

– Мертвые фазаны тети Лукреции – это все-таки подарок.

– Что ты имеешь в виду под «Беттиниными финтифлюшками»?

– Значит, прощай фэн-шуй! – заключила Шарли, все еще стоя на табуретке.

Скрип двери наверху сообщил им, что Беттина вышла из ванной, где она заперлась сразу после обеда. Она спустилась к ним.

– Купаться сразу после еды не рекомендуется, ты это знаешь? – сказала Гортензия.

– Я не принимала ванну, – ответила Беттина.

Огромное махровое полотенце было намотано у нее на голове, точно тюрбан Аладдина. Она была просто восхитительна, но сестры скорее бросились бы в огонь, чем сказали ей это.

– Я покрасилась хной, – уточнила Беттина.

Она размотала полотенце, и показались волосы, странно разноцветные.

– Какой это цвет? – спросила Энид.

– «Каф-каф».

– Ты, наверно, плохо прочла, – безмятежно отозвалась Гортензия. – Там было случайно не «Ка-ка»?

Полотенце полетело Гортензии в лицо. Это разбудило телефон. Беттина с взъерошенными волосами сняла трубку. Звук скрипок и голос шансонье завибрировали в ее ухе. Она сразу поняла, кто звонит.

– Тетя Лукреция! – прошептала она, прикрыв трубку рукой. – Кто тут только что ее помянул? Тетя Лукреция?.. Нет, это не Беттина, я Гортензия.

Она всегда была счастлива убедить тетю Лукрецию, что на том конце провода не та сестра.

– Передаю тебе Женевьеву.

Она протянула трубку Шарли, которая уже слезла с табурета.

– Скажи ей, что ты Женевьева, – шепнула ей Беттина, – и что мы в этом месяце не получили от нее чек. Посмотрим, что будет.

Шарли вытерла пыльные ладони о брюки.

– Тетя Лукреция? Это Шарли. Нет, не Женевьева… Остальные вернулись к шоколадно-мятным страданиям голубоглазого Купера Лейна.

– Что тут было? – спросила Беттина, показав на телевизор.

Никто ей не ответил. Она швырнула запачканное хной полотенце в грязное белье, поднялась наверх и снова заперлась в ванной.

В шестой раз за пятьдесят семь минут она расчесала свои ставшие разноцветными волосы. Инструкция на упаковке обещала блики цвета красного дерева. Беттина от всей души надеялась, что инструкция не врет. Пока же волосы были мокрыми, и эта дура Гортензия права: выглядели они по меньшей мере странно.

Она вышла из ванной и наткнулась как раз на Гортензию, которая ожидала своей очереди.

– Я думала, ты выйдешь через неделю!

– Есть другая ванная, – фыркнула Беттина.

– А я хочу в эту.

Беттина скорчила ей рожу и пошла порыться в комнате Женевьевы, уверенная, что найдет там то, что ей нужно (и нашла): красивую почтовую бумагу бледно-желтого цвета, такие же конверты, марки. Взяв пять листков, два конверта и марку, она побежала в свою комнату.

С бешено колотящимся сердцем (и не только потому, что бежала) она начала писать:

Дорогой Мерлин.

Тут же зачеркнула. Заменила синюю ручку на черную. Потом Дорогого Мерлина на Моего дорогого Мерлина. Задумалась. Продолжила:

Извини меня за мое поведение на вечеринке у Жерсанды. Я не знаю, что случилось. Было так темно, и голова у меня…

Она порвала листок и взяла другой.

Мой дорогой Мерлин. Я глупая, глупая, глупая и прошу у тебя прощения. Я вела себя как последняя дрянь, потому что там были мои подруги и я так боялась, что они скажут…

Что ты урод? Она порвала и этот листок. Вздохнула, убрала оставшуюся бумагу. Долго сидела за столом, глядя на стружки в прозрачной точилке для карандашей. Наконец отодвинула всё. Взяла щетку и расчесала волосы в седьмой раз.

* * *

На первом этаже тем временем все закончилось ко всеобщему удовольствию: Купер Лейн теперь знал, что любит торт с мятой так же, как поцелуи Милдред, и признавался ей в этом под музыку.

Ровно в середине тремоло в ми-миноре пронзительный вопль – до третьей октавы – вырвался из горла Энид. Девочка в ужасе уставилась в ближайшее окно. Увидев то, на что она смотрела, Шарли и Женевьева едва удержались, чтобы тоже не завопить.

Сквозь запотевшие стекла виднелась растрепанная голова ярко-красного цвета, которая колыхалась и подергивалась. Рука в митенке подползла, точно зеленый тарантул, и постучала в стекло.

– Это… что? – пробормотала Шарли.

Женевьева цокнула языком.

– Тьфу ты… Совсем забыла. Вчера я пригласила ее на чай.

– Господи. Это ведьма из «Белоснежки»?

– Всего лишь Валериана, тетя нашей соседки.

– Если она продаст тебе красные яблоки, лучше не ешь их.

Энид посмотрела на старшую сестру с легкой тревогой. Женевьева открыла застекленную дверь, и ноябрьский ветер ворвался в дом с шелестом листьев. В проеме появилось лицо тети Валерианы с улыбкой до ушей, напудренное ярко-оранжевой пудрой и с кошмарными розовыми тенями под густыми бровями. Она