– А я уже курить почти бросил, – соглашаясь с моими выводами, сообщил борттехник. Все-таки лучше принять иномирье, чем собственное сумасшествие.

– Вот и я говорю, – пользуясь неожиданной поддержкой, пошел я в наступление, – торопиться надо. Действительно, все меняется, и мы меняемся. Как бы поздно не стало, тогда зависнем мы тут. – Я поднял вверх указательный палец. – Не знаю, как вы, а я себе такой как есть нравлюсь и персональную свою личность терять не хочу. Нечего нам тут делать. Говорю, ноги делать надо.

– Вот и я так считаю, – снова поддержал меня Кисляков. – Вот если бы тут хотя бы водку, как у нас, пили…

– Не это главное! – остановил замечтавшегося о водке штурмана командир экипажа. – Вы самое главное упускаете: и жены, и дети, и все родственники, что находятся здесь, – не наши! Понимаете, не на-ши, – произнес он по слогам. – Может быть, они точно такие же, и даже лучше, но не наши. Понимаете?

Соображал я быстро и без промедления кивнул. Спину обдало холодом. Что, если мы действительно тут застрянем и я никогда не увижу своих любимых?

– Мать твоя еж… – выдохнул за моей спиной борттехник. – Это ж с кем я вчера по телефону разговаривал? Я ей такого наговорил… еж твою медь. То-то она так странно реагировала. Вот мужик прилетит, вот порадуется… – Кузьма Иванович умолк, погрузившись в полную задумчивость. Что он вчера наговорил жене своего двойника, оставалось только догадываться.

– А вот я, раз такое дело, может быть, и тут останусь, – внезапно поменял свое мнение штурман. – Нет, я точно тут соглашусь остаться! Детей у меня там нет, а жена – сволочь.

– Так ты одну сволочь на другую променять хочешь? – съехидничал командир, но штурман тут же поспешил возразить.

– А может, здешняя хорошая? – вкрадчиво предположил он.

– Может, и хорошая, – не стал спорить командир. – Но ты сам слышал: без тебя нам никак. Мы тут в одной лодке. И в вертолете должны быть все до единого, иначе кирдык и амба. Или погибнем, или тут зависнем. А у меня там жена такая красавица, здесь такой точно нет.

– Да, задачка! – сокрушенно помотал головой штурман. – Хорошо, я с вами, но с тебя бутылка. – И он почему-то посмотрел не на командира, а на меня.

– Черт с ней! – не стал упрямиться я, а то вдруг передумает? Уговаривать забабахаешься. – Значит, вы все за возвращение?

Летуны почти синхронно кивнули.

На этом мы и расстались. Вертолетчики потянулись к своей боевой машине, а я поспешил догонять давно скрывшихся за палатками бойцов. Что ж, я не свихнулся, и это радовало. А то, что объяснение с вертолетчиками прошло так гладко, по моему мнению, объяснялось просто: они не меньше меня сомневались в собственной дееспособности. И лучше уж поверить в иномирян, чем признать собственный слет с катушек. Теперь предстояло побеседовать с бойцами и постараться сделать так, чтобы телепатический сон приснился мне как можно раньше. Потерь в нашей группе по-прежнему не было, но меня сегодня оглушило взрывом, а нескольких бойцов можно было считать слегка раненными. Что будет следующий раз? Тем более, судьба подкидывала нам такие задачки что оставалось диву даваться, как мы до сих пор еще живы.

Итак, с вертолетчиками мы к консенсусу пришли, осталось побеседовать с бойцами. Я шел к расположению и в который раз прокручивал одни и те же мысли.

«И как мы до этого сразу не дошли? Как внимания на столь явные и постоянные противоречия не обратили? Ведь куча признаков к этому подводила. Точнее, и видели, и обратили, но принимать их как есть не захотели. И главное, это я от них первый и отмахивался. А все почему? Да потому, что человеческая психика так устроена: очевидное, но противное его представлениям человек отметает и факты в пользу привычного перетасовывает. Одним словом, как всегда, идем по пути наименьшего сопротивления». Рассуждать рассуждал, а как начать разговор с бойцами, я так и не придумал. Тему подняли они сами.

– Товарищ старший лейтенант, командир! – Едва я сдал оружие, ко мне подошел Болотников. – Поговорить надо. Вопросы у парней появились.

– И мне надо с вами поговорить, – обрадовался я.

– Тогда после бани? – предложил он. Что ж, можно было и после бани, но я решил не оттягивать.

– А почему после? В бане и поговорим, – выдвинул я встречное предложение.

– В бане так в бане. – Илья не собирался спорить и предлагать что-то иное.

Парная дышала паром. После местного пекла парилка самое то. Приятно пахло березово-дубовыми листьями и свежей осиной, досками из которой были обиты стены.

– Поддай парку! – Бубликов, озорно сверкнув глазами, вылил на каменную горку целую литровую кружку горячей воды, вверх тут же взвилось огромное облако пара. – Хорошо пошло!

– Ну, крендель, доберусь я до тебя! – беззлобно погрозился Болотников, поспешно закрывая ладонями уши. И тут же обжигающе горячая волна пара докатилась до сидящих на верхней полке. Ощутимо припекло кожу, кто-то, не выдержав, перебрался пониже.

– Переборщил ты, Бублик! – проворчал Козлов, но только что попрекавший Вадима Болотников, убрав с ушей ладони, довольно осклабился.

– Самое то! – Он поднял вверх большой палец. – Хорошо пропесочило! Молодца, Бублик! Сейчас еще веничком, в душ и в бассейн. Эх, теперь бы кваску!

– Так есть же квас, – отозвался Бубликов, – парни из четвертой роты целую упаковку подогнали. Они на аэродром ездили, а там земляки-летчики с грузами приземлились. Вот и отоварились.

– Мужики, вообще хорошо сидим! – радостно известил Болотников и сдунул с носа висевшую на нем каплю.

– В здоровом теле – здоровый дух! – поддержал его вновь залезший на верхнюю полку Козлов, а Бубликов, на несколько секунд шмыгнув за дверь, вернулся с двумя бутылками кваса. Тут же покрывшиеся водяными каплями бутылки сразу перекочевали из его рук на верхнюю полку. В этот момент в парилку заглянул я.

– Парни, вынужден прервать вашу идиллию, но пока никого постороннего нет, выбирайтесь в предбанник, разговор есть, – сказал я. Надеяться на то, что мы здесь будем все время находиться только одной нашей группой, было бы наивно.

Когда все расселись в предбаннике и разлили по кружкам горячий чай, я без всякого предисловия рассказал им про свой сон. Затем на некоторое время замолчал. Мои разведчики тоже молчали, видимо ожидая моих выводов, вместо них я пересказал свой разговор с вертолетчиками.

– А я что говорил? – первым откликнулся на мой рассказ Болотников. – Я же говорил, что тут долбанутые все. «Как вам не стыдно, говорят, ругаться!» – передразнил Илья интонацию Григорьева. – А нам не стыдно, мы матом не ругаемся, а разговариваем.

Он произнес это с такой легкостью, а мне вдруг стало стыдно. И ведь действительно, разговариваем. Правда, это там – дома, здесь как-то уже вроде бы и не очень. Язык просто не поворачивается. Может, прав ротный – мы сами русский язык и уничтожаем? Сами! И врагов никаких не надо. Зачем большие словари и учебники? Несколько матерных слов, с кучей их производных на все случаи жизни, и достаточно. Это наше поколение еще другими словами апеллирует, а наши внуки? Запретный плод сладок. Эх, что-то не туда меня понесло. И остановиться не могу, мысли так и скачут. Грустно мне что-то. Вот и мои пацаны сидят как пришибленные. Информацию переваривают. Похоже, и сами не дураки, о чем-то подобном догадывались, но одно дело догадываться, и совсем другое – вот так в лоб. Для сравнения: одно дело глядеть на ведро с ледяной водой, и другое – на себя его опрокинуть. Если верить мне, то мы в чужой мир провалились, а у меня парни в группе по большей части семейные, у кого по двое и трое детей. Невольно ум за разум зайдет. Не угробят враги – сам повесишься.