Граф Симон де Монфор подождал, пока свита дожа полностью не собралась в шатре, отчего стало очень тесно. Потом он заговорил, отнюдь не церемонно:

— Они не просители, Дандоло. Их посвятили в истинное положение дел, и они вернулись в свой город, чтобы защитить его от безбожников-венецианцев, которые намерены на него напасть. Пилигримы не будут участвовать в нападении, и задарцы теперь это знают.

Лицо Дандоло порозовело от гнева.

— Что это за безумие? Конечно, пилигримы пойдут в атаку, мы уже обо всем договорились. Какое злодейство ты готовишь, Симон?

Симон зарделся, совсем как Дандоло.

— Это я готовлю злодейство? А какое злодейство готовил ты, когда хотел утаить волю Святого отца в угоду собственной алчности? Гюи! — Он повернулся к аббату с письмом и указал на раскладной стол. — Забирайся сюда! Огласи послание Папы всем этим господам.

Аббат взобрался на стол и поднес к глазам письмо Святого отца.

— От имени Папы, — произнес он, — запрещаю вам нападать на этот город, его жители католики, а вы — пилигримы!

Гюи развернул свиток, выискивая глазами суть послания. Не успел он его найти, как Дандоло заверещал от ярости, и его охранник, неправильно истолковав причину хозяйского гнева, вскочил на стол с кинжалом в руке. Выхватив письмо у Гюи, он швырнул его наземь, затем схватил аббата за воротник и занес кинжал, словно собираясь заколоть его.

Я тут же протиснулся сквозь толпу, отпихивая локтями взволнованных людей, и оказался рядом со столом. Обхватив венецианца за колени, я дернул его так, что он повалился мне на спину, задевая попутно других. Он упал на землю, а я развернулся и оседлал его. Вырвать из ослабевшей руки кинжал и приставить к его собственному горлу уже не составило труда. Симон де Монфор вскочил на стол, собираясь защитить аббата Гюи от нового нападения, которого не последовало. Всех настолько испугал мой поступок, что они окаменели и уставились на меня.

— Ты не прольешь крови святого человека! — прокричал я,

— Кто это? — взревел дож. — Мне незнаком этот голос!

— Зато ты слышал об этом человеке. Мы все наслышаны о Грегоре Майнцском, — объявил Симон де Монфор. — Он зять маркиза Бонифация и его помощник, герой и объект зависти почти всех воинов. Если ты довел его до того, что он поднял оружие на тебя, то десять тысяч воинов узнают об этом и решат, что ты безбожник.

Мужчины закивали, мрачно выражая свое согласие. Меня же после такой похвалы охватило двойственное чувство: гордость и осознание тяжелого бремени ответственности.

Передав венецианца в руки Симона, я выпрямился и сунул кинжал себе за пояс. Все взгляды были обращены только на меня. А я, в свою очередь, посмотрел на бритта, который ошивался у открытого полога. Он разок кивнул, понимая, насколько я рассержен за то, что он втянул меня в это дело, но потом он заулыбался. Я чуть не признался перед всеми, что это его рук дело, поскольку сам никогда не ввязываюсь в политику. Но было стыдно, что меня провел какой-то безродный проныра, к тому же такое признание ничего не изменило бы.

Мне надо было не говорить о политике, а просто выразить свое скромное кредо:

— Господа, я не для того вступил в это войско, чтобы уничтожать христиан.

— А тебе и не нужно их уничтожать! — закричал Дандоло. — Они и без того сдаются. Так что никакой моральной дилеммы перед тобой не стоит.

Могу поспорить, что более серьезная моральная дилемма — ослушаться приказа Папы. Но дож был настроен, как солдат перед боем, для которого главное не принципы, а выгода. Поэтому я тоже заговорил о практичной стороне дела:

— Теперь задарцы не сдадут город, господа, ибо они верят, что мы подчинимся предписанию Папы и не станем на них нападать. Поэтому моральная дилемма по-прежнему очень остра…

— Никакая это не дилемма, если решение очевидно! — выкрикнул граф Симон. — Те из вас, кто готов не подчиниться приказу его святейшества, помогают венецианцам вести вендетту против католиков, никогда не причинявших вам зла. Но успеха не ждите. Стены Задара выстоят, а от всех ваших стараний пострадает только наше дело. Армия должна сохранить свою целостность, как желает того Папа, и она подчинится его приказу.

(Действительно, с этим я должен согласиться.) Дандоло начал сыпать проклятиями, а потом сказал:

— Господа, сейчас не тот случай, чтобы доказывать свое духовное превосходство! Кризис неминуем, а его последствия опровергнут даже самые горячие клятвы. Город был сдан мне на милость, а ваши люди лишили меня возможности распорядиться им! Неужели вы из тех, кто не держит собственного слова? Так вот, вы поклялись помочь мне завоевать Задар, и теперь я призываю вас так и поступить!

Вельмож охватило сомнение. Я понимал всю сложность ситуации, но молился, чтобы бароны уважили его святейшество. Молился, чтобы в решительный момент они отказались от захвата города.

Но они согласились.

Шатер огласили злые выкрики согласия. Гнев собравшихся был направлен на обоих — и на Дандоло, и на Симона, — но в большей степени на Симона, ибо он был одним из них, и он же был причиной теперешней неловкости. Граф Симон был потрясен, когда понял, что его соратники-бароны пошли против него.

— Я не вступлю в бой, и мои люди тоже! — прокричал он.

— Как и мои! — проорал один из его вассалов (по-моему, это было уже лишнее).

Граф Симон обратился к Пьеру Амьенскому, одному из своих самых стойких союзников. Мессир Пьер покачал головой, глядя в глаза графу Симону, ибо он не собирался раскалывать армию.

— Грегор Майнцский? — выкрикнул граф Симон то ли с вызовом, то ли с мольбой.

Клянусь головой святого Иоанна, не стоило графу Симону обращаться ко мне, я ведь не командую ни одним отрядом. Я взглянул на бритта, стоявшего у порога. Вид у него был понурый, и я испугался, как бы он не совершил чего-нибудь более катастрофического, чем это вмешательство в наши дела, которое привело бы к совсем тяжким последствиям для меня.

— Мессир! — прокричал я, перекрывая шум, и распростерся у ног Дандоло. Толпа притихла, тогда я поднялся с земли. — Правда ли, что эти бароны будут сражаться по твоему приказу и прикажут своим людям поступить так же?

Я оглядел шатер, и две сотни голосов уверили меня, что так оно и будет. Было ясно, что они не хотели так поступать. Не менее ясным представлялось и то, что мне их не отговорить. Сейчас для меня как для послушного воина самым главным было сохранить целостность войска, если оно пойдет на штурм по приказу. Я бы ни за что не допустил раскола армии, но мне отчаянно хотелось избежать предстоящей битвы, ведь по вине моего подопечного бритта мы лишились возможности получить победу без боя.

— Мы все еще можем избежать кровопролития, — сказал я. — Направьте посла к задарцам. Сообщите им, что их ввели в заблуждение. Предупредите, что если они не сдадутся, то армия пойдет на штурм и всех их уничтожит. Если они поймут, какая опасность им грозит, то, возможно, они все-таки капитулируют. Пусть они не сохранят свободу, зато, по крайней мере, останутся живы.