Первый удар вынудил содрогнуться всё нутро, обожгло, будто на спину плеснули кипятка. Едва она глотнула воздух, пуская его в лёгкие, последовал новый удар, ещё нестерпимей первого. Даромила захлебнулась от задушившей её боли, опрокинулась обратно на стол, сжимаясь и пряча лицо в дрожащих ладонях. Слёзы всё же брызнули из глаз. Третий удар вынудил закричать, княгиня сползла на пол, подставляя плечи свежующему удару, а они последовали один за другим, пока ум не помутнет и голову заволокло туманом, и она провалилась в темноту, опускаясь на холодное потрескавшееся дно, откуда сочилась алая густая руда.

Следующее, что она ощутила — будто её кто-то попытался поднять. Даромила издала невнятный стон, а потом вдруг ощутила, как голова стала лёгкой, а на лицо посыпались мягкие волосы.

— А теперь можешь убираться на все четыре стороны, — злое шипение вторглось в трезвонившую голову, оседая ледяным осадком где-то в глубине небытия, возвращая её в чудовищную явь.

Холодные пальцы впивалась в шею, вынуждая поднять голову. Даромила разлепила ресницы, увидев перед собой кулак, сжимающий две обрезанные толстые косы.

— А это я заберу себе.

Даромила попыталась протянуть руку, но тут же её уронила — проняла судорога. Она снова закрыла глаза, проваливаясь в черноту, что спеленала её тягучей смолой. Больше ничего не чувствовала, только то, как её покачивает, время от времени вынуждая корчиться от боли. Потом холодная бездна сменилась огненным жерлом. Бросало в пот от горящего внутри пламени, которое сгущалось и перетекало жидкой лавой по венам, отяжеляя и обессиливая каждую часть тела, наполняя голову свинцовым туманом.

Сжав в кулаках мокрую постель, Даромила, придя в себя, откинулась лицом в подушку, такую же влажную. Зажурчала где-то рядом, у уха, вода, следом княгиня ощутила прикосновение влажной тряпицы на плече. Даромила зашипела сквозь зубы, едва шевеля присохшим к нёбу языком, очнулась окончательно.

— Как ты? — услышала она мягкий, но полный тревоги голос Божаны.

Как ни странно, жалость её ныне нисколько не раздражала, напротив, ложилась, словно бальзам на душу. Даромила поняла, что лежит не на полу, лежит на животе на твёрдой постели. Разлепив мокрые ресницы и оторвав голову от подушки, она повернулась к повитухе, оглядывая полутёмное, озаряемое светцами и очагом помещение. Разомкнув ссохшиеся губы, спросила охрипшим голосом, обращая взгляд на сидящую рядом женщину:

— Давно я тут?

— С обеда… Сейчас уже вечер на дворе, — ответила Божана упавшим в силе голосом, выжимая тряпицу.

Даромила едва не подскочила, но так ей только показалась, на деле она лишь смогла вяло и тяжело приподняться на локти, но тут же поплатилась — дёрнуло спину болью, продирая от шеи до самой поясницы, вынуждая скорчиться и упасть обратно.

— Лежи, не шевелись, — всколыхнулась женщина.

Нет. Она должна уже быть не здесь, не в стенах острога, а как можно дальше от детинца, от Ярополка. В памяти мгновенно всколыхнулись обрывки страшного наказания, от чего внутри всё затрепыхалось.

— Что же он с тобой сделал… — не удержалась всё же Божана, но голос её не дрогнул, теперь был, напротив, наполнен твёрдостью и гневом, впрочем, как и всегда, когда речь заходила о князе.

Женщина протянула руку, убирая налипшие на лицо Даромилы пряди ей за ухо.

— Княгине так нравились твои волосы… — последнее слово она задушила в горле, сглатывая.

Чего и в самом деле было жаль, так это кос. Даромила и не ровняла их с той самой поры, как вышла из отрочества, растила, мудрости набиралась, да видно плохо она старалась, раз сложилось всё так. Сжав зубы, сдерживая слова проклятия или крик отчаяния — это уж она и сама не смогла разобрать — всё же ещё раз попыталась сесть.

— Куда ты? — всплеснула Божана руками.

Прикрывшись скомканной простынёй, Даромила опустила голову, обрезанные волосы рассыпались по плечам. Переждала, пока всплеснувшаяся тошнота и муть утихнет, стараясь поменьше двигаться, и всё оказалось не таким уж страшным. Ходить она в состоянии, а всё остальное неважно, перетерпит.

— Пить хочу.

Тут же чарка оказалась в её руках. Даромила, сделав два глотка, поморщилась, вода показалась ей невкусной и какой-то горькой, а потом княгиня поняла, что это отвар из трав. Оторвавшись от посудины, вернула её женщине, утирая запястьем губы.

Потом пошарила взглядом вокруг, выискивая одежду. На сундуке лежали свёрнутые исподнее и платье, шерстяной платок — всё, что осталось у неё. Ничего более и не нужно. Ничего не останавливало, и плевать на то, что ночь на дворе, и идти совершенно некуда. О том верно бы заранее позаботиться, но как, если Ярополк даже за порог не давал ступить, приставив следить за ней Фанвара. Сделай она попытку, всё могло бы обернуться хуже. Хотя куда уже хуже. Плевать! Чем быстрее она отсюда уберётся, тем лучше будет для неё. Уйти как можно быстрее и дальше, спрятаться на время где-то, исчезнуть… да лучше сгинуть на морозе, чем терпеть такое унижение. Чувство отвращения к Ярополку всколыхнулось, разрывая душу на части, ещё одну встречу с ним не пережить.

— Нужно уходить, — прошептала она.

Уходить немедля, пока Ярополк не прохмелел и не бросился искать её. Пока есть возможность уйти, когда он вот так выгнал её сам. Она вздрогнула, вспомнив о Богдане. Как он? Где?

— Я знаю, куда, — вдруг подхватила Божана, склоняясь, внимательно всматриваясь в лицо воспитанницы.

Княгиня повернулась к повитухе, вопросительно приподняла брови. То, что та соберётся с ней, она не ждала, хотя напрасно. Божана была верна ей до конца, хоть и могла остаться в безопасности в нагретом за год, обжитом месте.

— Спасибо тебе, — только и ответила Даромила, чувствуя глубокую признательность к этой сильной несгибаемой женщине.

Та только сокрушённо головой покачала.

— Как же я тебя брошу, детка, неужели подумала, что смогу?

Даромила ощутила, как слёзы вновь подступили к глазам, замутнели отсветы очага, сливаясь в одно ярко-багровое пятно — след крови. Расплатилась за свою попытку отказаться от скрепленных огнём уз. Как ни прискорбно, а ведь права Искра, она виновата, что не смогла слепить свою жизнь с Ярополком, и, что говорить, даже не пыталась. Что она вообще для этого делала? В груди защемило от нахлынувшей горечи и отчаяния. Просто с самого начала она не любила его, принимала как должное его холодное отношение к ней. Связанные узы порвались, что вены, залив кровью всё, и нужно было ожидать худшего, а не надеяться, что так легко отречься от данных пред богами клятв. Потребовали те свою жертву.

Ярко-голубые глаза Божаны терпеливо смотрели на страдалицу.

— Князь-то приходил? — спросила та.

Женщина, имея немалую стойкость, вдруг отвела глаза, покачала головой.

— Гульбище устраивает, опять терем княжий гудит народом.

Даромиле даже представить было страшно, что тот станет ещё хвалиться полученным трофеем. Встряхнула головой, не ощущая привычной тяжести. Судорога сдавила горло.