litbaza книги онлайнСовременная прозаБес искусства. Невероятная история одного арт-проекта - Андрей Степанов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 31 32 33 34 35 36 37 38 39 ... 76
Перейти на страницу:

– Готов.

– Тогда садись.

Силыч показал Беде на кресло, где позировали модели, а сам вышел в предбанник за мольбертом. Кресло с гнутыми ножками и богатой резьбой было похоже на то, в котором утром восседал Господин. Беда попытался переставить его под верхний свет, но оно оказалось привинчено к полу.

– Не трожь, не трожь, все у меня продумано! – закричал с порога вернувшийся Силыч. – Садись давай!

Он установил мольберт посреди комнаты и взял краски.

– Трон-то вроде знакомый, – заметил Беда, устраиваясь поудобнее. – Слушай, Силыч, а почему ты из этого хмыря – ну, из Господина своего – беса не выгнал?

– Легко сказать, – вздохнул целитель, выдавливая краску на палитру. – У него бес-то совсем чужой.

– Чужой?

– Ну как бы тебе объяснить?.. В общем, Господин этот – одна только оболочка, видимость. А внутри у него все бесом занято, до последней возможности. И выгнать его оттуда никак не получится. Потому если выгнать, то что тогда от носителя останется? Ты извини, Бедюша, – вдруг перебил художник сам себя, – я тебя привязать должен. Ты уж не сердись, это для твоей же пользы.

Мухин лишь теперь заметил, что на ручках кресла висят прочные кожаные ремни. Силыч быстро и ловко зафиксировал ими руки и ноги модели.

– Ты не бойся, – успокоил он Беду. – Это я не тебя, это я его привязываю. Чтобы он, значит, всякой надежды лишился. А то некоторые сбежать пытаются, а это разве дело? Не хватало, чтоб из моей бани по деревне бесы разбегались. И так соседи косятся.

Силыч набросал карандашиком контуры мухинской физиономии и взялся за кисти.

– Начинать всегда с нечистика надо, – наставительно сказал он, – с оборотной то есть стороны. Нарисуешь шарж – бес разволнуется, обидится, начнет из себя выходить, то есть из клиента. Носитель просветлится маленько, тут его и фиксируешь. А иначе толку не будет. Это, знаешь, как раньше фотографии печатали, ты и не помнишь, наверно. Сперва проявитель, потом закрепитель. Перво-наперво, значит, беса твоего надо проявить.

– Что-то сложно у тебя все.

– Да не сложно, не сложно! Тут вообще не в художестве дело. Картинки – это так, отвлекающий маневр. Главное – во время сеанса начистую поговорить и потихоньку, слово за слово, отослать душу в дальнее путешествие. Желательно, конечно, в самое начало творческого пути.

– Как у Фрейда?

– Ну, почти. Оно похоже, это верно. Я, знаешь, в первый год даже кушетку сколотил, вон она там в предбаннике пылится, так и не выкинул. А потом решил: нет, кресло лучше. Тесно тут, сам видишь. Да и расхождение у нас с Зигмундом имеется, принципиального характера. У него ведь чистый допрос был, «полицай-верхёр». А у меня беседа русская, задушевная, можно сказать, транспортная. А в русской беседе важнее всего – что?

– Что?

– А чтобы субъект сам себя отрицанию подверг. Самокритика то есть. Оно ведь как обычно происходит? Похвастается клиент раз, похвастается два, щеки надует, напыжится, только к самому главному понту подойдет, как вдруг – бабах! – и лопнет. Приступ самокритики. Вот тут его и надо брать тепленького.

– Если дело только в этом, то я и без сеанса исцелюсь. Я ведь, Силыч, сильно себя не люблю в последнее время.

– Нет, Бедюша, в одиночку ни за что не исцелишься. Да ты Фрейда-то читал, голубь сизокрылый?

– Не-а, – признался Мухин. – Так, слышал звон.

– Вот и зря. Он, между прочим, правильную вещь сказал: психоанализировать самого себя нельзя. Медиум нужен.

– А, ну это понятно. То есть сам он и нужен, чтоб было кому платить. Дело ясное. А что, разве в самом Фрейде беса не было?

– Был, был. Еще какой! Жирный, здоровый, как венский шницель.

– И что же его не выгнали?

– Да кто ж его выгонит? Он для того и анализ свой придумал, чтобы никто на его беса не позарился. Хитрющий был старик.

Силыч отступил на шаг от холста и, прищурив глаз, оглядел подмалевок.

– Вроде ничего получается, – заключил он. – Вот мы с тобой уже и по душам маленько поговорили, а ты даже не заметил. Теперь вторую ступень отделить надо. Прогуляемся-ка мы по твоим воспоминаниям. Значит, слушай меня, друг, внимательно. Сейчас ты вспомнишь что-нибудь светлое, к искусству относящееся. Пока без критики, просто вспоминай – и все. А я тебе помогать буду по мере сил и словом, и кисточкой. Ну, с богом! Сосредоточились, начали!

Беда попробовал вызвать в памяти что-нибудь важное, но, как всегда, без творческого позыва у него ничего не получилось.

– С чего начать-то? – спросил он у аналитика.

– Ну, скажем, вспомни, как ты вообще к искусству приобщился.

– Ну… Я рисовать всегда любил. Учился на оформителя, хотя мне больше пейзажи нравились. С самого детства.

– Вот-вот, с детства и начни. Чем я не Зигмунд?

Беда закрыл глаза, прислушался к себе – и вспомнил.

Картина называлась «Вид в окрестностях Брюгге». На ее репродукцию девятилетний Боря наткнулся во «Всеобщей истории искусств», стоявшей на самой нижней полке книжного шкафа в старой квартире. Однажды осенью он заболел и не пошел в школу. Делать ничего не хотелось, по телевизору шла передача «Сельский час». Мухин перетащил тяжеленный том на диван и принялся листать бесконечные картинки. Черно-белые, плохо пропечатанные иллюстрации перемежались редкими цветными вклейками.

Когда открылся «Вид», весь окружающий мир вдруг разом перестал существовать. Точнее сказать, пропал не мир, а исчез, растворившись в полотне, он сам, Боря Мухин.

Он был уже не мальчик Боря, а художник в широкополой шляпе, который в сопровождении нагруженного кистями, красками и провизией слуги поднимался на небольшой плоский холм. Взойдя на самый верх, он установил мольберт и осмотрел раскрывшийся перед ним вид. Солнце отвесно спускалось на безбрежную, без единого бугорка равнину, тянувшуюся до самого горизонта. На ней, словно на карте, лежал город: несколько башен, колокольня, канал, остроконечные крыши – и все это служило как бы подставкой для залитого нежнейшим пурпурным закатом и украшенного парой пухлых сливочных облачков неба. Вдали, за городом, чуть виднелись крыши и пруды скрытых за деревьями ферм. Тонкие струйки голубоватого дыма расстилались по воздуху. Ветряные мельницы с тихим скрипом проворачивали свои лопасти, и во всем мире стояла тишина, та тишина семнадцатого века, которой теперь уже нет и никогда больше не будет. А на переднем плане, у заросшего травой вала крепости, паслись коровы – кряжистые, неспешные, совершенно никого не боящиеся.

И снова, как в детстве, его охватило желание написать пейзаж.

– Силыч, а дай порисовать!

– Ага, – обрадовался Силыч. – Значит, действует транспортный разговор!

– Почему транспортный?

– А разве ты в транс не вошел? Ну ничего, погоди, сейчас войдешь окончательно. Рисовать же тебе рано. Это еще не лечение, а так, закуска. Будем считать, что светлое ты уже вспомнил. Теперь, стало быть, наступает третий, самый важный этап. Соберись-ка с духом, Боренька. Сейчас по мукам пойдешь. Очиститься тебе надо. Так как ты, говоришь, актуальную дверцу-то открыл? Ну-ка припомни!

1 ... 31 32 33 34 35 36 37 38 39 ... 76
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?