– У роботов то же самое. Они работают на земле и должны понимать землю. Земля принадлежит им так же, как и нам. Нужно просто знать, как смотреть на роботов. Кое-кто увидит, как из сломавшегося робота течет масло, и решит, что это – бесполезная груда металлического мусора. А я? А я вижу трудягу-фермера, который, как потом и кровью, истекает маслом, потому что смертельно устал от многолетней работы. И это совсем не означает, что он – груда мусора и от него следует избавляться. Нет! Посмотри, что там у него внутри, потрогай его, дай ему понять, что ты чувствуешь то же самое, что и он, и что нет разницы – красная или черная кровь из нас течет. Мы оба – фермеры, Дьюк. Железо и плоть, выдох и выхлоп.

Огоньки на панели управления корчевателя неожиданно замигали, и отец, отклонившись назад, удовлетворенно закивал, после чего похлопал по металлической зеленой груди робота.

– Не забывай, сынок! – сказал он. – Это и его ферма. И он хочет работать на нас потому, что мы – его семья. И он – один из нас.

Наверное, это был последний разговор с отцом перед той страшной ночью, когда на хребте Беркхолдер случилась беда.

После смерти отца обязанности по уходу за роботами легли на плечи Дьюка. Он не сразу справился со своим горем, но когда отчаяние и тоска понемногу улеглись, он понял, что говорил ему отец. Роботы как неотъемлемая часть семьи и совладельцы фермы. Теперь в этом виделся смысл.

На мгновение Дьюк закрыл глаза, пытаясь понять, зачем он все-таки оставил ферму и пошел на войну.

Потом поднял ко рту очередную таблетку и при мысли о том, что ее нужно проглотить, едва не подавился. Но зажмурился, сделал глубокий вдох, отхлебнул воды, потом чуть ли не силой забил таблетку в рот и запил глубоким глотком. Таблетка упала в глотку как кирпич.

Бабушка вела бухгалтерию фермы и перехватывала приходящие счета до того, как их увидит Дьюк. Но он все знал и все понимал. Он же был больной, а не слепой и не глупый. Бабушка всегда так беспокоилась, когда Грэмпс отправлялся в город за очередной порцией лекарств. С тех пор, как Дьюк начал принимать эти таблетки, детям на Рождество и в дни рождения стало доставаться меньше подарков. У Дьюка было семеро племянников и племянниц. Своих детей не было. Бабушка отказалась от кабельного телевидения. Уже не каждый вечер, как это бывало раньше, на столе было мясо. Иногда Дьюк слышал, как бабушка говорила с кем-то по телефону, прося отсрочки. А потом плакала.

Он все знал и все понимал. Поддерживать в нем жизнь было дорогим занятием.

Так обстояли дела.

Как же все в жизни перекручено: совсем недавно он клялся на Библии, обещая защитить Америку от всех врагов – внешних и внутренних, а теперь проигрывает битву болезни и счетам. В каком-то смысле врагом оказался он сам, поскольку именно его счета тянули семью на дно.

Единственное, что Дьюк знал наверняка, так это то, что очень скоро он не будет никому приносить неприятностей.

Первые весенние птицы пели свои песни в кронах деревьев.

Дьюк проглотил последнюю таблетку и запил ее водой. На Рождество, подумал он. А может быть, немного позже.

Или раньше, если Господь не последний ублюдок.

2

– Дьюк! – позвала бабушка. – Как насчет того, чтобы сегодня немного поработать?

Он улыбнулся. Бабушка никогда не спрашивала прямо – здоров он или болен. Спрашивала, не хочет ли он поработать. Как будто ему десять лет от роду.

Если Дьюк говорил «нет», бабушка спускалась к нему в комнату, мерила ему давление, заваривала особый чай и усаживала с книгой на диван, укутав одеялом. Если был готов поработать, она предлагала ему какое-нибудь дело, не очень тяжелое. Мусорный бак выносить он был уже не в состоянии, равно как рубить дрова и доить коров. Большую часть того, что он делал, он делал сидя. Перепаивал сенсор уровня плодородия, с помощью которого они тестировали почву, или заново собирал маленького робота-фидера, в чьи обязанности входило засыпать корм курам. Дьюку нравилось чинить всякую технику, и с этим у него было все в порядке. Он любил машины, и, если верить бабушке, они любили его. Сколько раз ему приходилось приводить в порядок то, от чего отказывался Грэмпс! Перед последней операцией Дьюк даже починил солнечную панель на машине Грэмпса, что сэкономило им около пары тысяч долларов. Бабушка плакала от счастья, а Грэмпс обнимал Дьюка так, что у того останавливалось дыхание.

– Конечно, я готов поработать, – сказал Дьюк.

Но он был честен только наполовину, потому что чувствовал себя неважно. Кашель вернулся, и уже дважды он сплевывал кровь. Немного, всего пару капель. Хотя и достаточно, чтоб попасть прямо на больничную койку. Поэтому перед родными он ни словом не обмолвился.

Если не обращать внимания на кашель, то чувствовал себя Дьюк вполне нормально. Достаточно хорошо, чтобы обойти ферму (если не уходить слишком далеко), чтобы взять в руки инструменты. Последнее время он возился с Фермером и чувствовал, что наладит старика.

– Подойди к лестнице! – позвала бабушка, и Дьюк, встав со своего места, вошел в гостиную. Бабушка стояла на верхней площадке длинной лестницы и сквозь полутьму всматривалась в Дьюка. Разведя руки в стороны, он повернулся вокруг своей оси, не переставая улыбаться.

– Видишь? – проговорил он. – Здоров как лошадь!

С такого расстояния было трудно разглядеть выражение бабушкиного лица, но по губам было видно, что она неспокойна.

– Какое давление было утром? – спросила она.

Он кивнул и сказал. Потом объявил свой вес, показатели сахара в крови и температуру. Все это уже занесено в его электронную карточку, которую бабушка, не утруждая себя, могла увидеть и на своем компьютере, сидя у себя наверху. Но она предпочитала все-таки, чтобы он сам прокричал ей показания.

– Газонокосильщик снова не работает, – сказала она.

Дьюк пожал плечами:

– Привод сбивается, когда попадается камень. Я налажу.

Бабушка кивнула:

– Он в амбаре.

– Хорошо.

– Дед только что привез Фермера, – продолжила бабушка.

– Я видел, – сказал Дьюк.

– Не связывайся с ним, если устал.

– Ладно, – сказал Дьюк.

По правде говоря, он хотел залезть во внутренности старого робота и посмотреть, в чем дело. Может быть, удастся поставить его на ноги, как это делал отец – чем-то вроде заклинаний. Ведь Дьюк этим роботам – такая же нянька! Это было бы здорово! Он сразу почувствовал бы, что внес вклад в общее дело. Не жалеет своей крови, своих пота и слез, как говорил отец. Не жалеет души.

– Свитер надень, – сказала бабушка. – Все еще холодно.

Дьюк улыбнулся:

– Надену.

Он повернулся, чтобы идти.

– Я люблю тебя, Лил, – сказала бабушка ему вслед.

Бабушка была единственным человеком, который звал Дьюка его настоящим именем. Для всех остальных он был Дьюк. Раньше – Большой Дьюк, но слово «большой» отвалилось само собой вместе с весом, который он потерял после трансплантации. Дьюк терпеть не мог своего имени – Лил.