Сняв панель, Дьюк положил ее и болты на пол, затем прикрепил к краю открывшегося проема маленький рабочий фонарик. Десять минут он вглядывался во внутренности робота, орудуя датчиком и плоскогубцами, проверяя соединения, отслеживая извивы проводов, тестируя чипы и выискивая повреждения. Ничего, что говорило бы о поломке внутренних органов. Конечно, много пыли и грязи, но нет ни сгоревших панелей, ни обуглившихся проводов. А грязь и пыль в недрах груди робота не должны помешать ему исполнять свои функции.

– Какого же черта с тобой случилось, ты, железный сукин сын? – пробормотал Дьюк и вдруг шмыгнул носом, сбив невесть откуда накатившую слезу. – Бог мой, Фермер… Я всегда считал, что тебя-то на лопатки им не уложить. Ты же король из королей, приятель!

Он приложился лбом к холодному металлу, потом обессиленно отклонился назад.

– Кто будет тащить все это на себе, когда я откинусь?

Дьюк потрогал свою грудь, а потом – железную грудь робота. Ему показалось, что робот нахмурился, а в черных глазах его промелькнула печаль. Печаль поражения.

– Черт знает что! – проговорил Дьюк. – Я болтаю с большой грудой ржавого железа и болтов так, словно это человек. Ты не можешь меня услышать, и это хорошо, потому что мне нечего тебе сказать. Если я тебя не починю, то, как только я умру, тебя развинтят на запчасти и продадут, чтобы оплатить электричество. О господи!

Дьюк повернулся за куском ткани, чтобы стереть ржавчину, но, как только он нагнулся, грудь его сдавил спазм, а тело стал сотрясать кашель – тяжелый, нутряной, влажный и жестокий. Приступ затянулся на целых полминуты – то ослабевая, то вновь усиливаясь, – пока наконец не прекратился. Дьюк привалился к могучему корпусу Фермера, склонив голову и чувствуя себя тысячелетним старцем. Грудь и горло, казалось, изнутри были содраны до крови, а вокруг словно летали, мельтеша в темном воздухе амбара, яркие светляки.

– О господи! – прохрипел Дьюк, после чего глянул на кусок ткани, которым во время кашля прикрывал рот. Ткань была испятнана темными точками. В свете рабочего фонаря они выглядели как капли нефти, но Дьюк понимал, что они – темно-красного цвета. Увиденное заставило его похолодеть, испугало. Он едва не заплакал.

Опять, значит, начиналось кровотечение.

Последний раз это было, когда Дьюк подхватил легочную инфекцию, которая спровоцировала пневмонию, да такую тяжелую, что ему пришлось проваляться в постели шесть недель. Далеко не сразу, методом проб и ошибок, доктора нашли нужное сочетание антибиотиков. Был момент, когда бабушка уже привела к его больничной койке священника из местной лютеранской церкви. Священник соборовал его, но Дьюк решил, что так положено, и не протестовал. А потом он поправился, хотя и не полностью: потеряв в весе, он так и не смог его набрать заново, а собственные кости начали ему казаться хрупкими, как старые сухие палки.

Та пневмония тоже началась с кашля.

Такого же неожиданного. Такого же глубокого.

И тоже с кровью.

Дьюк почувствовал, как к глазам его подступают слезы, и попытался их сморгнуть. Не получилось, и теперь слезы стояли в глазах, горячие, как уголья.

Металлическая кожа Фермера приятно холодила спину. Когда Дьюк понял, что может рискнуть, он медленно повернулся и заглянул Фермеру в металлическое лицо.

– Ну вот, – сказал он. – Посмотрите на нас. Хорошенькая парочка. Оба разбиты, сломаны и никому ни на что не нужны.

Черные глаза Фермера уставились на него из-под полей «соломенной» шляпы. Дьюк улыбнулся и принялся отирать зажатым в руке куском ткани хлопья ржавчины по краям открытой панели управления робота. И тут он заметил, что и на груди робота, и на панели управления, и даже на ее печатных платах поблескивают красным цветом капли его крови. Кровь шипела и испарялась по мере того, как просачивалась через переплетение проводов и контактов.

– О черт! – воскликнул Дьюк и попытался стереть кровь. И вдруг на панели управления что-то вспыхнуло, на мгновение осветив внутренности робота; раздался характерный шипящий звук. Все произошло так быстро, так неожиданно, но Дьюк понимал, что случилось. Кровь вызвала короткое замыкание. Может быть, в стартере. Дьюк выругался и попытался стереть остатки крови с чувствительных электроконтуров, но остановился, понимая, что уже поздно. Робот сидел на том же самом месте, что и раньше, но теперь он выглядел другим. Был холоднее? Или более мертвым? Что-то в этом роде.

Посмотрев на кровь и смазку, оставшуюся на куске ткани, Дьюк медленно покачал головой. Да, он сделал ошибку, хотя особой вины его в этом нет. Электричество и влага никогда не были задушевными друзьями, и он знал об этом всю свою жизнь. Теперь же его разрушающееся тело, похоже, решило забрать с собой и его разум. Глупейшая ведь ошибка! Достойная зеленого юнца! Но его семье она обойдется дорого. Так же, как механическое сердце было самой ценной частью тела самого Дьюка, так и центральная печатная плата была сердцем робота. Еще пять минут назад Дьюк мог бы наладить его работу. Но теперь он сам предательски убил его собственной кровью.

Некоторое время Дьюк молча сидел, чувствуя себя безмерно старым, слабым и бесполезным. Потом поднял тряпку и вновь начал оттирать ржавчину. Он должен был заняться хоть чем-нибудь, раз уж не осталось ничего другого.

– Да, когда-то мы были кое-чем и кое-кем, – сказал он медленно. – Ты и я. Парочка сорвиголов. Что с нами случилось?

Робот, поскольку он был всего лишь роботом, промолчал.

Дьюк собрался было сказать что-то еще, но замер с открытым ртом. Принялся вглядываться в грудь робота. Происходило что-то странное, совершенно непонятное. Перед ним, на груди Фермера, было ржавое пятно, и Дьюк тер его тряпкой. Но теперь, когда ржавчина под его рукой сошла, вдруг обнажилась яркая металлическая поверхность. Дьюк глянул на тряпку и понял, что тер робота той частью тряпки, которая была испачкана его кровью. Но вместо того, чтобы своей кровью добавить грязи к той ржавчине, что уже была на груди Фермера, он очистил металл, и теперь эта область сияла, словно нержавеющая сталь.

– Но ведь я не… – начал он и, не договорив, потер еще. Площадь чистого сияющего металла увеличилась до размеров монеты в четверть доллара. – Это ведь не…

Дьюк закрыл рот и теперь стал тереть поверхность груди чистым углом тряпки. Ржавчина слетела, но металл остался прежним – окислившимся, красно-серым. Дьюк плюнул на тряпку и вновь потер – тот же результат.

Но та область поверхности сияла как звезда. Дьюк посмотрел на пятна крови, покрывавшие тряпку, потом вновь на Фермера.

– Не будь идиотом, – сказал он самому себе.

Через несколько секунд он приложился окровавленной частью тряпки к месту, которое дважды тер без всякого результата. На этот раз бурый цвет исчез, словно глубоко въевшуюся грязь стерли мощным чистящим средством. В неясном свете металл сиял, как огонек.

– Да не может быть, – пробормотал Дьюк. – Как же это?

Он тер и тер, пока пятно не сделалось размером с ладонь. К этому моменту тряпка стала совершенно черной от грязи и ржавчины, которые смешались с кровью. Наклонившись, Дьюк увидел свое отражение в ясном как зеркало металле.