в каком славном подвиге, но что они уступят лишь насилию, если никакое бесчестие не будет сопутствовать принуждению»[236]. Поэтому юноша решил хитростью похитить девушек у соседей и рассказал о своем замысле Нумитору. Получив благословение деда, а также заручившись поддержкой старейшин, Ромул объявил о проведении Консуалий — празднества, которое он учредил в честь Конса, бога спрятанных в землю посевных зерен, благих советов и тайных замыслов (со временем его ошибочно отождествили с греческим богом Посейдоном-Нептуном Конником)[237]. Затем молодой царь приказал оповестить все соседние города о предстоящем празднике, «призывая желающих из числа благородных принять участие в собрании и в состязаниях, поелику он намеревался устроить конные ристания и разнообразные соревнования мужей»[238].

Впоследствии в Консуалии римляне приносили жертвы на особом подземном алтаре Конса, который ради этого освобождался от земли; украшали лошадей и ослов венками и давали им отдых, а также устраивали состязания незапряженных и запряженных в колесницы лошадей. При этом в июльские ноны (7 июля) на алтаре Конса приносили жертвы общественные жрецы, а непосредственно в день Консуалий (за 12 дней до сентябрьских календ, то есть 21 августа) — фламин бога Квирина и весталки[239]. Плутарх как раз пишет, что Ромул перед праздником «распустил слух, будто нашел зарытый в земле алтарь какого-то бога. Бога называли Консом, считая его то ли богом Благих советов… то ли Посейдоном-Конником, ибо алтарь этот установлен в Большом цирке, и его показывают народу только во время конных состязаний. Иные же утверждают, что, вообще, коль скоро замысел держали в тайне и старались не разглашать, было вполне разумно посвятить божеству алтарь, скрытый под землею. Когда его извлекли на свет, Ромул, предварительно известив об этом, принес щедрые жертвы и устроил игры и всенародные зрелища»[240].

Первые Консуалии должны были отмечаться 21 августа 753 года до н. э., то есть ровно через четыре месяца после основания Рима[241]. Впрочем, Гней Геллий и Дионисий Галикарнасский придерживаются мнения, что это событие (и последовавшее за ним похищение девушек) произошло не в первый год правления Ромула, а в четвертый, поскольку, считают они, Ромул вряд ли бы пошел на такую авантюру, не укрепив прежде город[242]. Но при этом указанные авторы почему-то не задаются вопросом, как удалось молодым римским мужчинам, составлявшим тогда основу населения Рима, целых четыре года обходиться без женщин.

С самого утра в город начали прибывать вместе с женами и детьми ближайшие соседи римлян — сабины (сабиняне), ценинцы, крустуминцы, антемняне (то есть жители городов Ценины, Крустумерии, Антемн)[243]. Больше всего пришло сабинов, которые проживали на территории между реками Тибр, Атерн и Аниен. «Порций Катон передает, что имя народу сабинян было дано по Сабу, сыну Санка, местного божества, а некоторые этого Санка называют Юпитером Фидием. И Катон рассказывает, что первым их поселением была некая деревня, именуемая Теструной, расположенная близ города Амитерна. Из этого селения сабиняне двинулись на Реатину, населенную тогда аборигинами и пеласгами, и войною одолели и завладели их самым знатным городом Котилией. Выведя из Реатины колонии, они основали много других городов, в которых жили без крепостных стен, в том числе так называемые Куры»[244].

Гостей приняли радушно, показали им новые городские стены и дома. Затем, после необходимых жертвоприношений богу Консу, начались лошадиные бега. Вот тут-то и пришло время для похищения девушек, так хитро задуманного юным царем. Плутарх пишет, что «Ромул в пурпурном плаще сидел вместе с лучшими гражданами на первых местах. Сигнал к нападению должен был подать сам царь, поднявшись, свернувши плащ и снова накинув его себе на плечи. Множество римлян с мечами не спускали с него глаз и, едва увидев условленный знак, немедленно обнажили оружие и с криком бросились на дочерей сабинян, не препятствуя отцам бежать и не преследуя их»[245]. Началась всеобщая свалка, сопровождаемая криками похищаемых девиц, которых римские юноши в основном хватали без разбора, какая кому попадется, но особо красивых сразу отводили в дома знати. Родители же девушек спасались кто куда, воображая, что будут немедленно убиты, и проклиная коварство римлян, поправших все обычаи гостеприимства[246]. Забавную поэтическую реконструкцию этих событий создал Овидий:

Ромул, это ведь ты был первым смутителем зрелищ,

Рати своей холостой милых сабинянок дав!

Не нависали тогда покрывала над мраморным склоном,

А на подмостки внизу рыжий не брызгал шафран, —

Сценою был безыскусный развал наломанных сучьев

И густолистых ветвей из палатинских дубрав,

А для народа кругом тянулись дерновые скамьи,

И заслоняла листва зной от косматых голов.

Каждый глазами себе выбирает желанную деву,

Каждый в сердце своем страстью безмолвной кипит.

Вот неумелый напев из этрусской дуды вылетает,

Вот пускается в пляс, трижды притопнув, плясун,—

И под ликующий плеск еще неискусных ладоней

Юношам царь подает знак к похищению жен.

Все срываются с мест, нетерпенье криками выдав,

Каждый добычу свою жадной хватает рукой.

Словно голубки от клюва орла летят врассыпную,

Словно овечка бежит, хищных завидя волков,

Так под напором мужчин задрожали сабинские девы:

Схлынул румянец с лица, трепет объемлет тела.

Страх одинаков во всех, но у каждой по-своему виден:

Эта волосы рвет, эта упала без сил,

Эта в слезах, но молчит, эта мать призывает, но тщетно,

Эта нема, эта в крик, та цепенеет, та в бег.

Вот их ведут чередой, добычу любовного ложа,

И от испуга в лице многие даже милей.

Если иная из них отбивалась от властного друга —

Он на руках ее нес, к жаркому сердцу прижав,

Он говорил: «Не порти очей проливными слезами!

Чем для отца твоя мать, будешь и ты для меня»[247].

Плутарх описывает курьезное происшествие, случившееся тогда же: «Среди похитителей, говорят, обращала на себя внимание кучка людей из простого народа, которые вели очень высокую и необыкновенно красивую девушку. Им навстречу попалось несколько знатных граждан, которые стали было отнимать у них добычу, тогда первые подняли крик, что ведут девушку к Таласию, человеку еще молодому, но достойному и уважаемому. Услышав это, нападавшие ответили одобрительными возгласами и рукоплесканиями, а иные, из любви и расположения к Таласию, даже повернули назад и пошли следом, радостно выкрикивая имя жениха. С тех пор и по сей день римляне на свадьбах припевают: „Таласий! Таласий!“ — так же как греки „Гименей! Гименей!“ — ибо брак Таласия оказался счастливым.