Мясник, с обагренными кровью руками, холодно на нее посмотрел:

– Он на «Джебеле» с ножом шел на Тарика или на госпожу, и он умер.

Правый кулак ввинтился в левую ладонь; красная смазка сделала жест беззвучным.

– Мисс Вон, – сказал Тарик, – судя по тому, что я увидел, у меня почти нет сомнений, что Корд был опасен. Полагаю, что нет их и у вас. Вы весьма ценный союзник. Я перед вами в долгу. Надеюсь, что наш полет по Драконову Языку окажется удачным. Мясник мне только что сказал, что мы туда отправились по вашей просьбе.

– Спасибо, но…

Сердце ее вновь застучало. Она попыталась было повесить на неловко засевший у нее во рту крючок «но» какую-нибудь фразу. Вместо этого ее вдруг страшно затошнило, в глазах померк свет, и она качнулась вперед. Мясник подхватил ее красными ладонями.

Снова круглая теплая голубая комната. Но теперь она одна, и наконец-то есть возможность осмыслить происшествие в столовой. Это было не то, в чем она столько раз пыталась убедить Моки. Это было то, о чем Моки столько раз говорил ей, – телепатия. Но, судя по всему, телепатия зародилась в недрах старого таланта и стала новым способом мышления. Она открыла новые миры восприятия, действия. Но почему ей стало так плохо? Она вспомнила, как под действием Вавилона-17 время замедляется, а умственная деятельность набирает ход. Если соответственно ускоряются и физиологические процессы, возможно, организм не выдерживает перегрузок.

Из записей с «Рембо» она поняла, что следующая диверсия будет в Штаб-квартире Альянса. Она хотела добраться дотуда с разгаданным языком, передать им словарь, описание грамматики и уйти на покой. Она уже почти смирилась с тем, что придется отказаться от поисков загадочного носителя. Но еще не совсем, что-то еще оставалось, предстояло еще что-то услышать и сказать…

Изнемогая, падая, она ухватилась за окровавленные пальцы, пробудилась резким рывком. Безличностная суровая натура Мясника, уплощенная чем-то неизвестным до состояния прямолинейного, сверхпримитивного, была, несмотря на весь свой ужас, все же человеческой. С ним, даже несмотря на кровавые руки, чувствуешь себя безопаснее, чем в откорректированном мире лингвистической точности. Что можно сказать человеку, который не знает слова «я»? Что он может сказать ей? Добрые и злые прихоти Тариковой воли существовали в понятных границах цивилизации. Но эта багровая звериность – ошеломляла ее!

Она вылезла из гамака, на этот раз отстегнув удерживающую сетку. Ей полегчало почти час назад, но все это время она лежала и думала. К ее ногам опустился пандус.

Когда стена палаты за ней сомкнулась, она помедлила в коридоре. Поток воздуха пульсировал, как дыхание. Низ ее полупрозрачных брюк, колыхаясь на сквозняке, поглаживал босые щиколотки. Широкий ворот черной шелковой блузки ниспадал на плечи.

Пока она приходила в себя, на «Джебеле» уже давно началась ночная вахта. В периоды активной деятельности перерыв на сон делали по очереди, но, если корабль просто шел от точки к точке, выдавались часы, когда спала почти вся команда.

Вместо того чтобы направиться в столовую, она свернула в незнакомый тоннель, который вел вниз. Идущий от пола рассеянный белый свет через пятьдесят футов стал янтарным, потом – оранжевым. Она остановилась и посмотрела на отсвечивающие оранжевым руки. Еще через сорок футов оранжевый сменился красным. Далее – голубой.

Пространство вокруг нее расступилось: стены отклонились в стороны, потолок ушел в недоступную зрению высь.

От смены цветов наполненный легкой дымкой воздух перед глазами замигал и пошел кляксами. Ей пришлось обернуться, чтобы сориентироваться.

На фоне красного входа в зал очертился мужской силуэт.

– Мясник?

Он подошел к ней, кивнул. Черты лица в голубом тумане казались нечеткими.

– Стало получше, и решила пройтись, – объяснила она. – Что в этой части корабля?

– Бестелесный отсек.

– Могла бы догадаться.

Они пошли рядом.

– Тоже гуляешь?

Он мотнул тяжелой головой:

– Рядом с «Джебелем» проходит инопланетный корабль. Тарик просил взять сенсорные векторы.

– Наши или захватчики?

Мясник пожал плечами:

– Только знать, что это не человеческий корабль.

В семи обследованных галактиках было девять видов существ, освоивших межзвездные перелеты. Три присоединились к Альянсу. Четыре – к захватчикам. Два ни с кем не объединились.

Они зашли в бестелесный сектор так далеко, что вещи утратили материальность. Стены превратились в голубой туман без углов. Отдававшийся эхом треск энергетических переносов сопровождался далекими зарницами, перед глазами обманчиво мелькали образы полузабытых духов, которые каждый раз как будто только-только прошли мимо.

– Сколько нам еще идти? – решив составить ему компанию, спросила Ридра, но тут же подумала: «Если он не знает слова „я“, догадается ли, что значит „нам“?»

Как бы там ни было, он ответил:

– Скоро. – Посмотрел на нее темными глазами из-под мощных надбровных дуг и спросил: – Зачем?

Таким тоном, что стало ясно: этот вопрос не имеет отношения к репликам, которыми они только что перебросились. Она постаралась припомнить, что такого она сделала в последнее время, что могло его озадачить.

Он повторил:

– Зачем?

– Что зачем?

– Зачем спасать Тарика от Корда?

В его словах не было возражения, только любопытство этического свойства.

– Потому что он мне нравится, и потому что он везет меня в Штаб-квартиру, и потому что мне бы стало не по себе, если бы я… – Она запнулась. – Ты знаешь, кто я?

Он отрицательно мотнул головой.

– Откуда ты, Мясник? На какой планете ты родился?

Он пожал плечами.

– Сказали, – сказал он, помолчав, – что-то не так с головой.

– Кто?

– Врачи.

Между ними проплывал голубой туман.

– Врачи на Титине? – предположила она.

Он кивнул.

– Тогда почему тебя отправили в тюрьму, а не в больницу?

– Мозг не сумасшедший, сказали они. Эта рука, – он поднял левую, – убить четырех человек за три дня. Эта рука, – он поднял правую, – убить семерых. Взорвать термитом четыре здания. Нога, – он ударил по левой, – пробить голову охраннику в банке «Телехрон». Там было много денег. Все не унести. Брать немного – примерно четыреста тысяч кредитов.

– Ты украл из «Телехрона» четыреста тысяч кредитов!

– Три дня, одиннадцать человек, четыре здания – всё за четыреста тысяч кредитов. Но на Титине, – лицо его исказила гримаса, – было невесело.