Сердце тоскливо сжимается.

Я скучаю. Просто дико. Это пройдёт?

Он уехал, и тут все будто вмиг о нём забыли! Будто он был тут проездом.

Думаю — с девяностопроцентной вероятностью — ему до лампочки подобные вещи, ну а мне от этого хочется кричать!

Последние три дня я приклеилась к телефону, словно срослась с ним. Не могу решить, что ему написать, и ждёт ли он от меня чего-нибудь. По обрывкам информации, которую я добываю в основном из Жени, дела у его отца не очень.

Если бы с моим отцом случилось… что-то подобное, я не взяла бы трубку даже от президента. Даже если бы он хотел лично предложить мне взять у него эксклюзивное интервью, я попросила бы его перезвонить в другой раз.

В инстаграме Немцева нет ни одной фотографии его самого.

Ни одной, а их у него миллион!

Ну что за человек?

Там нет даже какой-нибудь руки или ноги. Ничего! Только всякая природа. Много фотографий из путешествий. Очень много. И ничего личного. Почему я не удивлена?

Я не очень люблю путешествовать. Я выползаю из Москвы только зимой, ну и ещё пару раз в год, но... если бы Немцев прямо сейчас позвонил и предложил сгонять с ним на какую-нибудь Аляску, я бы сказала “да”.

Мне дважды писал Егор. Я не читала его писанину. Мне… на него плевать.

Усиленно толкая обеими руками раздвижную дверь, из дома в плавках и панамке выходит маленький Сеня. Топает бодро, озадаченный чем-то своим.

— Папа с мамой ругаются, — заявляет он, усаживаясь на мой шезлонг.

Такой маленький и одинокий, что у меня замирает сердце. Обнимаю его за плечи и поправляю панамку, хотя этот ребёнок ни разу не одинокий. И тем более не брошенный. После его дня рождения дом приходил в себя двенадцать часов. Лично я вряд ли когда-нибудь забуду этот праздник...

Встрепенувшись, Алекс хмурит светлые брови и будто шевелит ушами, обращая их к дому.

— Чего это они? — спрашивает Адель, укладывая на руки подбородок.

— С… дедом, говорят, плохо совсем, — пожимает плечами Алекс. — Мама отправляет отца в Россию, а он не хочет ехать.

— Ты его часто видишь? — спрашиваю осторожно.

— Кого? — Тасует он карты.

— Деда…

— Никогда не видел. — Продолжает свои фокусы. — Федю первый раз увидел в этом году. Какая карта?

Тяну карту, задумчиво уставившись на голубую гладь бассейна.

— Пить хочу, — сообщает Адель и смотрит на меня ленивыми глазами.

Дергаю её мокрые после бассейна волосы и встаю с шезлонга.

— А-а-а-а-й… — хихикает она, переворачиваясь на живот в своем золотом купальнике.

У неё здесь была только пара приступов. Этот климат ей подходит, а вот в городе она задыхается.

— Сэндвичей сделать? — спрашиваю, медленно плетясь в дом.

Мне нужно себя чем-то занять.

Обычно готовка еды помогает. Проблема в том, что мне даже из дома выходить не хочется. Мне не хочется мыть голову и расчёсываться. Единственное, чего мне хочется, — это галлонами пожирать мороженое перед теликом.

Просто блеск.

В гостиной и на кухне никого.

Достаю из холодильника хлеб и салями. Вид здоровенного батона колбасы заставляет глупо улыбаться, но через секунду хочу позорно разреветься.

— Чудик… — шепчу себе под нос, моя огурцы и помидоры. — Зануда…

Наверху слышится топот ног и Женин взволнованный голос на ступенях лестницы:

— Максим!

— Потом, — коротко бросает её муж.

Замираю с занесённым над колбасой ножом, превращаясь в статую и не желая быть замеченной в такой неподходящий момент.

— Макс!

Интуитивно сжимаю рукоятку ножа сильнее, сердце в груди замирает. Медленно поворачиваю голову.

Он проносится через гостиную, опустив голову и широко шагая босыми ногами. Одетый в одни спортивные шорты. Следом за ним, придерживая живот, несётся растрёпанная Женя.

— Подожди…

Вломившись в свой кабинет, захлопывает дверь прямо перед её носом и щёлкает замком. Женя стоит неподвижно целую минуту, а потом разворачивается и плетётся на кухню.

— Нальёшь мне вина? — просит устало. — Там красное было в холодильнике...

— Что… случилось? — спрашиваю, еле-еле справившись с комом, который образовался у меня в горле.

Усевшись на стул, она массирует виски, уронив на руки голову.

— У Макса умер отец.

* * *

Подложив под щеку ладони, гипнотизирую глазами окно, за которым ночь и стрёкот цикад.

В этом году здесь, на острове, какое-то нашествие этих горлопанящих насекомых. С утра и до вечера гул стоит такой, будто работает старый холодильник. А ещё пахнет морем и ночной свежестью, хотя ещё нет и одиннадцати вечера.

Кажется, раньше я не особенно замечала подобные мелочи, а теперь замечаю.

Вчера мы были на одном пляже и видели, как здесь восходит луна. Это очень красиво и… мы взяли такси.

В дверь тихонько скребутся, а потом сестра просовывает внутрь голову.

— Можно к тебе? — спрашивает, запустив в мою комнату свет из коридора.

— Чего не спишь? — говорю, перевернувшись на спину.

Она ещё час назад была в постели, и мы попрощались до утра.

— Алекс… страшилок нарассказывал, — морщит нос Аделя, забираясь на мою кровать и стаскивая с ног носки.

— Ты же не веришь в привидений.

Напоминаю себе, что утром первым делом проведу воспитательную беседу с Александром Немцевым о том, чтобы прекратил вламываться в комнату моей сестры после десяти вечера. Кажется, он не совсем понимает, что, как бы то ни было, она ещё ребенок.

— Почти… — буркает Адель.

Вздохнув, откидываю на подушку руку и жду, пока уляжется рядом. Пока копошится в одеяле, снова перевожу глаза на тёмное окно.

В последние дни я сплю по графику трёхлетнего ребёнка. Засыпаю в десять вечера и просыпаюсь в пять утра. Гуляю к морю и купаюсь, пока не очень жарко. Кроме меня и Жениного отца здесь в такую рань никто даже пальцем не пошевелит, поэтому я, как правило, предоставлена самой себе.

Незаметно для меня самой мой отдых превратился в нечто, напоминающее отдых для очень самодостаточных людей с глубоким внутренним миром, потому что именно там я и пропадаю в последние дни.

Пытаюсь дочитать Стендаля и напрочь забываю о том, что было на предыдущей странице. Всё вылетело из моей головы с появлением в ней Федора Немцева. Всё!

Сердце сжимается от тоски, и я закрываю глаза, представляя его губы на своих и его руки где-нибудь повсюду. Воображение у меня такое развитое, что на ногах поджимаются пальцы.