— Ясно. Ресторан так ресторан, — говорю и кладу трубку.

В этот раз первой.

“Подъехал”, — извещает Федя сообщением через полчаса.

Меняю шорты на лосины и, натянув на себя просохшую толстовку, засовываю ноги в кеды. Дёрнув с вешалки его куртку, хватаю ключи.

— Ты куда это собралась? Ночь на дворе. — В коридоре показывается бабушка, а из-за её спины выглядывает чумазая Адель.

Они что, решили запастись пельменями на весь год?

— Сейчас вернусь, — говорю, вылетая в подъезд.

— Отцу позвоню! — слышу крик в спину и морщусь.

Блин...

— Мне двадцать, — бросаю, не оглядываясь.

— Давно ли? — Высовывается она в дверь, пока я несусь вниз по лестнице.

“Додж” тихо тарахтит мотором, припаркованный прямо у тротуара.

На улице тихо, как в космосе, и это в то время, когда в Москве начинается самый движ! Дождь закончился, и наступил полный штиль. Даже температура, кажется, поднялась.

Открыв тяжёлую дверь, сажусь в салон и смотрю прямо на Немцева.

Он переоделся в сухие синие джинсы и… серый джемпер из тонкой шерсти, который сидит на нём нереально идеально. Откинув на спинку голову, смотрит на меня из-под тяжёлых век.

— Спасибо. — Сую ему куртку. — Помолчим?

— А ты что, боишься тишины? — Оставляет куртку лежать на разведённых коленях, продолжая спокойно на меня смотреть.

— Если бы боялась, меня бы тут не было, — говорю, складывая на груди руки и отворачиваясь к окну. — Зачем я, по-твоему, сюда притащилась?

— Зачем? — хрипловато спрашивает Федя.

— Дай-ка подумать… — тихо говорю я.

Он молчит, размеренно дыша и не двигаясь. Посмотрев на него, вижу угрюмое ожидание.

— Может, потому что соскучилась? Хотела к тебе... — выпаливаю обиженно. — Я не собираюсь ломиться в твою жизнь, не волнуйся. Я просто хочу… быть сейчас рядом, понимаешь ты это?

Его глаза прожигают во мне дыру, а желваки на скулах пляшут. Мне надоело разгадывать его молчаливые загадки.

— Засунь свой ресторан себе знаешь куда?! — советую ему, хватаясь за дверную ручку. — Я вообще в ресторанах есть не люблю… Я пошла.

Тут же срабатывает блокировка дверей. Смотрю на него, тихо требуя:

— Открой, Федь. Я поняла, что приехала не вовремя… я не обижаюсь. Открой.

Проведя ладонью по лицу, он молчит и молчит, глядя то на меня, то в окно, а потом вдруг спрашивает:

— Хочешь просто быть со мной?

Молчу. Может, он поймет, что иногда это бесит?

— А ты понимаешь, что я могу не захотеть тебя отпустить? — продолжает мрачно, опуская руку на руль и сжимая его.

Моё сердце обрушивается куда-то вниз. Прямиком к низкой подвеске “доджа”, и не планирует возвращаться оттуда в ближайшее время.

— Я и не прошу меня отпускать, — произношу сдавленно, сглатывая образовавшийся в горле ком.

— Сейчас не просишь, — упрямо смотрит он перед собой, — а через пару дней завоешь от скуки и умотаешь в свою Москву. Потому что у меня ни хрена нет времени тобой сейчас заниматься. Я просил тебя не приезжать именно сейчас.

Я не знаю, что ему возразить! Перспектива торчать в одиночестве в этом городе меня пугает. Но я же здесь… И нас двое.

— Так мне уйти, да? — всхлипываю, жуя губы. — Заехать через пару лет? Когда у тебя появится время? Я разве просила его? Я вообще ничего не просила. Открой.

— Сиди, — устало говорит Федя, отпуская ручной тормоз.

— Не командуй, Немцев… я не твоя собственность...

— Уверена?

Открываю рот от возмущения, в то время как живот щекочут позорные мурашки. Молчу, кружа глазами по его лицу. Он смотрит в моё, ожидая ответа, а когда не получает его, выкручивает руль, веля:

— Пристегнись.

— Совсем ты офигел… — Дёргаю за ремень и втыкаю его в замок с громким щелчком.

Сложив на груди руки, угрюмо буркаю:

— Ты на этой тачке девок клеишь, да? А меня на скутере катал...

— Зато на скутере я катал только тебя, — вздыхает, убирая с колен куртку.

Бросив её назад, толкает вперёд рычаг передач.

Фыркаю, глядя в окно.

И много у него… девок?

Повернув голову, смотрю на подсвеченный панелью профиль. На коротко выстриженный темноволосый висок, на широкую ладонь, сжимающую руль.

Где-то ведь он научился так целоваться... и не только целоваться...

Я ревную? Да...

Не знаю, как могла когда-то решить, будто он не в моём вкусе.

Мне нравится цвет его кожи, его запах, его голос. Его тело вообще меня с ума сводит. Каждый чёртов кубик, каждая мышца. Его тату тоже меня заводят. Но больше всего мне нравится то, что он, чёрт возьми, всегда остается самим собой и никогда не строит из себя кого-то другого. Кроме тех случаев, когда ведёт себя как идиот. Например, так, как сегодня.

Я всё ещё обижена. Всё ещё обижена на него.

Бросив на меня быстрый взгляд, говорит:

— Дай руку.

Смотрю на протянутую загорелую ладонь и не спешу вкладывать в неё свою.

— Давай, Тоня, — впервые произносит моё имя по-человечески.

Посмотрев на свои кеды, хмурю брови и вкладываю свою ладонь в его. Переплетает наши пальцы и подносит руки к губам, сосредоточенно глядя на дорогу. Замираю в ожидании. Его дыхание щекочет кожу, под которую пробирается тепло.

Это... запрещённый прием...

— Ай... — прыскаю от неожиданности, потому что Федя вдруг прикусывает костяшки моих пальцев, впиваясь в них зубами, а потом дует на укус и нежно его целует.

Давивший на горло ком, который мучил меня весь этот день, проваливается куда-то вниз. Делаю шумный рваный вдох, глядя в окно. Немцев чертит большим пальцем круги по центру моей ладони, и они заставляют волоски на руке встать дыбом. Это приятно. Как и чувствовать свою руку в его.

Только поэтому позволяю ему это.

Смотрю на мелькающие за окном картинки, слушая шум мотора. Если это свидание, то самое уютное в моей жизни.

В городе фонари горят через раз. Я так давно здесь не была, что перестаю ориентироваться практически сразу.

— Куда мы? — повторяю свой вопрос.

Пусть не думает, что может делать со мной всё, что хочется.

Не выпуская мою руку, умудряется переключить передачу и говорит:

— Надо подумать.

Судя по всему, мысль приходит ему мгновенно, потому что на следующем светофоре он резко меняет полосу, собираясь развернуться.