Окинув меня взглядом, задерживает его на лице и набрасывает на меня свою куртку, а потом подхватывает наши с сестрой чемоданы.

Перекрикнув окружающий нас гул из дождя, грома и звуков железной дороги, велит:

— В машину!

Адель с визгом выбегает под дождь вслед за ним, а я пялюсь на обтянутую чёрными джинсами задницу и спину, к которой мгновенно прилипает футболка.

Он похудел… от этого кажется выше…

Обогнав Адель, открывает для неё дверь и откидывает пассажирское сиденье, чтобы она забралась внутрь.

Утопая в воде по самую щиколотку, подбегаю к ним.

— Садись, быстро! — Подталкивает меня Федя и захлопывает дверь этой нереально выпендрежной тачки.

По его лицу и волосам стекают капли дождя, когда занимает водительское сиденье. Не могу оторвать от него глаза, потому что оно ужасно осунулось.

Под глазами тёмные круги, и тяжёлая челюсть кажется ещё тяжелее…

У меня ноет под ложечкой.

Я так хочу до него дотронуться, что сводит горло.

Осмотревшись в зеркала и не говоря больше ни слова, быстро трогается с места. Мотор громко тарахтит, и я бы фыркнула, если бы могла.

Смотрю на свои руки, не решаясь заговорить первой. Прячу ладони между колен и утыкаюсь носом в ворот его куртки, вдыхая вместе с воздухом его запах.

— У нас бабушка живет на Ленина, — говорю, глядя в окно, по которому, не переставая, барабанит дождь. — Просто… подкинь нас до неё.

— Дом? — Загружает он навигатор в телефоне, ведя машину одной рукой. — В бардачке есть носки.

В салоне натоплено как в бане. Я согреваюсь моментально.

— Двенадцать… — Уперев локоть в дверцу, стараюсь сдержать слёзы. — Второй подъезд...

Я не жалею, что приехала. Ни за что. Просто хочу, чтобы эта поездка поскорее закончилась.

Все тридцать минут, которые она длится, он просто сосредоточенно смотрит в лобовое стекло, по которому дворники гоняют потоки воды на суперзвуковой скорости, если… такая бывает.

На светофорах толчея, машины жмутся друг к другу и сигналят. Немцев переключает рычаг передач, держась за него одной рукой. Он дёргает эту штуковину в совершенно непостижимой для меня последовательности, потому что я понятия не имею, как пользоваться механической коробкой.

Мну рукава его куртки, замечая за окном знакомый перекресток. Навигатор велит ему свернуть во двор. Вот и отлично...

На заднем сиденье тишина. Кажется, Адель задремала. У меня самой слипаются глаза. От этого тепла и утробного тарахтения мотора.

Спрятав нос в куртке, кошусь на Немцева.

Рассекая лужи, въезжает во двор бабушкиного дома и тормозит у нужного подъезда, после чего дёргает ручной тормоз.

Отстёгиваю ремень, но руки и ноги будто ватные, поэтому движения у меня получаются вялые, как у улитки.

— Классная у тебя машина… — говорю, не глядя на него. — Дашь покататься?

— Дам.

Поднимаю на него глаза.

Он постригся. Немного не так, как было раньше. А его лицо… будто стало жёстче.

Проводит рукой по мокрым волосам и, отстегнув ремень, быстро выходит из салона под дождь. Откинув водительское кресло, выпускает Адель. Ухватившись за его руку, она с кряхтением выбирается наружу и несётся к козырьку подъезда, не оглядываясь.

Дёрнув ручку, набрасываю на голову куртку и ныряю в этот ледяной апокалипсис.

— Я возьму. — Выдвигаю ручку чемодана, как только Федя достаёт его из багажника.

Сжимаясь от ветра, собираюсь вернуть ему куртку.

Он мокрый… с головы и до ног. Плюс ко всем своим грехам, я его ещё и намочила.

— Оставь себе. — Быстро протянув руки, дёргает куртку вверх, заставляя накрыться ею с головой снова. — Потом заберу. — Ставит на асфальт второй чемодан.

Выдвигает ручку и подталкивает его ко мне, перекрикивая дождь и ветер:

— Заеду за тобой через пару часов.

— Тебе… необязательно… — Забираю чемодан, задев его руку своей.

— То-о-о-о-ня! — воет Адель, приплясывая у домофона. — Я умираю!

Обернувшись, Федя захлопывает багажник и повторяет:

— Заеду через пару часов.

Оставив куртку болтаться на плечах, подкатываю чемоданы к двери и оборачиваюсь назад.

Чёрный “додж” издаёт протяжный рык, после чего медленно трогается с места, но через пару метров ныряет колесом в замаскированную огромной лужей ямку.

Морщусь как от боли, а потом меня охватывает глупый трепет. Эта тачка очень ему подходит. Сейчас я просто не представляю его за рулем чего-то другого! У него всё просто поразительно на своих местах. Зануда, зануда, зануда…

— Номе-е-ер… — Дёргает сестра за рукав Фединой куртки.

— Сейчас… — шепчу, отворачиваясь и вводя на домофоне цифру пятнадцать.

По крайней мере, можно не сомневаться в том, что бабушка дома.

— Батю-ю-ю-шки! — всплёскивает руками, открыая нам дверь. — Мать в курсе?

— Да… — вру я, чтобы не порождать лишних вопросов.

— А мокрые какие! — суетится она.

— И голодные… — хнычет Адель, избавляясь от моей толстовки.

Спустя полчаса я стою под горячим душем, поглядывая на стиральную машинку, на которой лежит мой телефон. Таскаю его в кармане шорт весь вечер. Но он не звонит ни через два часа, ни через три, ни через четыре.

Глядя на мокрые сумерки за окном, бросаю телефон на кровать и утираю катящуюся по щеке слезу.

Он что, передумал?

За стеной бабушка и Адель лепят пельмени.

Чем ещё здесь заниматься?

Лепить пельмени и смотреть турецкие сериалы?

Кажется, я задремала, потому что просыпаюсь от тихой вибрации телефона и не сразу понимаю, где нахожусь. Ночной перелёт и полдня дороги дают о себе знать.

— Алло, — произношу сипло, потирая глаз.

— Спишь? — спрашивает Федя. — Я освободился. Еду к тебе, собирайся.

Собираться? Который час?

Прищурившись, смотрю на время. Почти девять вечера...

— Куда мы?

— Можем в ресторан сходить.

Я всё ещё не пришла в себя, или до меня в принципе туго доходит?

Какой ещё, к чертям собачьим, ресторан? Свидание? Он что, думает, я сюда приехала, чтобы таскать его по ресторанам? Злость на этого дурака прошибает меня как молния. Стараюсь звучать уравновешенно и не психовать:

— А что, здесь есть что-то кроме ресторанов?

— Есть. Но не сегодня.

Очень сомневаюсь в этом!