Я открываю дверь в пентхаус в шесть сорок пять, и мне внезапно хочется крикнуть что-нибудь вроде: «Дорогая, я дома!» Хотя после вчерашнего я уже знаю, что нет никакой гарантии того, что Холли будет дома, несмотря на мои угрозы.

Она, похоже, имеет склонность делать то, что ей заблагорассудится, и мне придется нелегко привыкать к этому. Когда я отдаю приказы, я рассчитываю, что они будут безусловно исполнены. Хотя, учитывая, как мне нравится наказывать ее за непослушание, полагаю, мне не на что жаловаться.

Но когда на кон поставлена ее безопасность, это важнее всего. Мысль о том, что она может одна разгуливать по Манхэттену, пугает меня больше, чем я могу выразить. Она не осознает, что может легко стать мишенью из-за меня.

Но прежде чем я успеваю что-либо сказать, я слышу, как Холли начинает перебирать струны гитары и что-то напевать. Потом наступает молчание.

Я заглядываю в гостиную и вижу ее, сидящую по-турецки посреди дивана, перегнувшись через гитару, что-то пишущую в блокноте, лежащем перед ней. Ее волосы рассыпаны по плечам, и она одета в лосины и серый свитер. Ее ноги босы, и я думаю, что, пока я буду стоять молча и неподвижно, она даже не заметит меня.

Я решаю понаблюдать за ней несколько минут, чтобы проверить мою теорию.

Моя теория оказывается правильной, когда она, закрыв глаза, начинает наигрывать странную и невероятно щемящую мелодию. Она не поет, но ее губы движутся, словно она проговаривает слова, известные только ей. И в этот момент мне хочется увидеть ее в родной стихии – на сцене.

Я подозреваю, что уверенность в себе, которая дает о себе знать, когда она со страстью говорит о своей карьере, еще больше видна, когда она стоит на сцене. Она редкое создание, моя жена.

Она снова останавливается и склоняется над блокнотом, что-то зачеркивая и начиная писать заново. Когда она поднимает голову, она наконец замечает, что я стою в дверях. Ее глаза расширяются от удивления, и она кладет ручку на блокнот.

– Эй, я не знала, что ты уже пришел.

– Я просто наблюдал за тобой.

Ее лицо озаряется улыбкой.

– Это еще только наброски, но это будет чертовски хорошая песня. – Она смотрит на часы, стоящие на боковом столике. – Ох, черт! Я еще не готова! Ты хотел, чтобы мы вышли из дома в семь часов. Я мигом. Что мне надеть? Мне нужна помощь, потому что я не хочу, чтобы ты за меня краснел.

Непринужденность, которую она излучала, играя на гитаре, покинула ее, и мне неприятно, что я тому причиной. Я знаю, что мое решение посоветоваться с Кэнноном о том, что мне сегодня вечером делать с Холли, было правильным, потому что я хочу, чтобы эта непринужденность вернулась к ней.

Я отвечаю ей со всей честностью:

– Ты одета нормально. Надевай ботинки.

У Холли на лице отображается шок.

– Ты шутишь? – Она смотрит на свои лосины. – Я выгляжу как…

– Сексуальная женщина?

– Как девчонка из Кентукки.

– Какой ты и являешься. Так в чем твоя проблема?

– Это Нью-Йорк. И я недостаточно шикарна для Нью-Йорка. Я и так выделяюсь из толпы; мне ни к чему выделяться еще сильнее.

– Ты совершенна. Надевай ботинки. Мы уходим.

Крейтон сумасшедший. Он хочет вывести меня в свет в таком виде? Я бреду вслед за ним в спальню и надеваю ботинки, поглядывая на то, как он переодевается из костюма в удобные брюки и рубашку, которые можно лишь с натяжкой счесть за свободную форму одежды.

– Я не буду одета слишком просто? – спрашиваю я. – Потому что ты выглядишь куда шикарнее, чем я.

Он улыбается.

– Там, куда мы направляемся, я буду больше выделяться из толпы, чем ты. Поверь мне.

И мне снова предстоит принять решение. Когда он подходит к двери, у которой я стою, и протягивает руку, я делаю свой выбор.

– Как скажешь. Давай сделаем это.

Я беру Крейтона за руку, и мы покидаем пентхаус, но не раньше, чем он достает из гардероба пальто, шапку и перчатки для меня и куртку для себя. Я удивлена, но решаю, что это разумно, когда не вижу стоящего у входа «Бентли» с сидящим за рулем шофером. Очевидно, мы пойдем пешком.

Крейтон ведет меня по оживленному переулку, а когда мы сворачиваем за угол, то попадаем на еще более оживленную улицу. Похоже, люди в Нью-Йорке никогда не могут угомониться – они все время куда-то спешат. Я стараюсь не глазеть на небоскребы, как туристка, так что вместо этого разглядываю людей. Мы какое-то время идем по улице, а потом снова сворачиваем. Мы направляемся к банку, и я совсем сбита с толку.

– Куда мы?.. – начинаю спрашивать я, и тут вижу маленькую черную вывеску рядом с банком.

«У Джонни Юта».

– Это здесь, – отвечает мне Крейтон, подводя меня к двери под маленькой вывеской. – Это заведение, наверное, единственное такого рода в центре города, и один мой друг посоветовал мне заглянуть сюда.

Мы входим внутрь, и это место оказывается не только битком набитым народом, но и может похвастать ареной с механическим быком, вокруг которого стоит загородка из кованого железа, а рядом на полу лежат толстые маты.

Я с изумлением смотрю на Крейтона.

– Это правда?

– Да.

– Ты собираешься покататься на этом быке?

Он усмехается.

– А ты?

Моя собственная улыбка становится шире, и в первый раз с нашей с ним встречи я не стыжусь своего акцента.

– Детка, это не первое мое родео.

– Хорошая девочка. Потому что я хочу это увидеть.

Мы направляемся к бару, и я снимаю шапку и перчатки и засовываю их в карман, пока Крейтон заказывает нам выпивку. Я не возражаю, особенно когда он заказывает два виски. Это напоминает мне наш первый вечер в «Роуз Клаб», и я поражаюсь тому, как отличается теперешний вечер от того, хотя прошло так мало времени. Это сумасшествие, что все может измениться так быстро.

Из колонок доносится песня «Только красивее», которую поет Миранда Ламберт, и я улыбаюсь. Она начинала почти так же, как я, а посмотрите теперь на нее. И она не стыдится быть естественной. Я, возможно, смогу кое-чему научиться у нее.

Но, с другой стороны, она была, как Тана, замужем за таким же исполнителем кантри, а не за миллиардером. Это абсолютно другая ситуация. Я пытаюсь существовать в двух мирах одновременно, но, по крайней мере, сегодня Крейтон привел меня в такое место, которое не совсем чуждо мне.

Он ставит стакан с виски передо мной и поднимает свой.

– За нас. Мы официально продержались дольше, чем, по крайней мере, некоторые знаменитости. Первой в голову приходит Бритни Спирс.