— Ты не наврал? Про войну?

— Почти. Что нам стоит? Мы же артисты. Но вот дырка осталась здоровая. Навылет. И медаль за инвалидность.

— Не обижайся. Я генерал-лейтенант в запасе. Тоже и в Египте служил, и в Сирии. Даже Афган вот прихватил. До болезни. Дай прикурю… Конечно, мы все с тобой по-разному видели. Но свой долг исполняли. До кровавой отрыжки. Вот что и удивило: меня же никто не гнал в запас, я сам пошел, потому что стал себя этим самым диссидентом среди остальных чувствовать. Белой вороной. Вот и посчитал это более честным, чем ради карьеры совесть водкой глушить. Тем более, печень уже не позволяла. Сейчас тут капусту выращиваю. Лучок. Веду, так сказать, здоровый образ жизни. Но вопрос-то остался. Кому это все было надо? Уж не нашим меньшим братьям по разуму, это точно. И не матерям из Пскова или Рязани. У меня внук чуть младше тебя. Пацифист и пофигист. Иной раз боюсь прибить его, гаденыша. А ты вдруг сказал: «патриот». Странно и удивительно. Потому и уточнил: не врешь ли. Прости, если обидел.

Сержант и генерал из подлобий уперлись друг на друга. По-разному видели? Да, вот как раз на съемках Сергей и прочувствовал, как видят войну генералы. Через оптику. Где солдаты совсем как микробы. Не та у вас отрыжка, товарищ, не та.

— И еще. Про тебя тут понарассказывали. Ты и псориаз лечишь?

— Условия не те.

— Ну, и еще раз прости.

Уснуть на новом месте нужно уметь. Вон Венька похрапывает, только козлиная бороденка дрожит. Хотя, вроде и у него самого это было наработано, в смысле спанья где попало. Даже трудно вспомнить, где бы Сергей в последнее время больше месяца ночевал. Да зря он сегодня днем столько продремал. И зря они полбутылки в гостинице забыли. Вином перевозбуждение не снимешь. Даже таким классным. Зеленые циферки электронных часов показывали со стены «два-сорок-две». Чем неудобны электронные часы, так это тем, что они не дают перспективы. Просто констатируют: «два-сорок-три». Глядя на них, не возможно зримо прикинуть ни сколько прошло уже, ни сколько пройдет еще. Точное, конкретное, обессмысленное время. Сел, посидел, перебирая пальцами шерсть лежащей под ногами собачей шкуры. Лайка или колли? Вот так, Дружок, бегал, гавкал, вилял хвостиком. Теперь от ревматизма спасаешь. Полезные вы, собаки, навсегда полезные. Рама открылась толчком, и через край в комнату полился, сыроватый под недалекое уже утро, запах смолы и хвои. Глянь-ка, а луна все же взошла, искристо разбрызгав по округлым иглистым кронам свое пупырчатое серебро. Да щедро так светит. Даже тени от сосен есть. И туман по земле ползет. Нежный-нежный. Робкий-робкий. Вцепившись пальцами в железный слив подоконника, кончиками кроссовок дотянулся до выступа цоколя, оттолкнулся и спрыгнул в глубокий присяд. Тишина. Даже малиновка уснула. И темнота во всем доме. Черные провалы двух рядов окон на вторящей лунному переливу светло-серой стене особняка. Осторожно, пригибаясь под растопыренные ветви и стараясь не наступать на больно ощутимые даже через подошву старые шишки, пошел в глубину катенского участка. Неужели и в самом деле гектар? А у родителей четыре сотки. Но это просто так, это не главное. То есть, это не само по себе главное. Главное: почему? Почему некоторые все «это» с пеленок имеют? Необъяснимо естественным образом. Вот, тот же водила, сидя за рулем своего «мерса», даже, наверное, и не догадывался, что кое-кто должен был двадцать лет по Колыме в резиновых сапогах бродить и голыми пальцами тонны ледяной глины перещупать ради ушастого «запорожца». Ох, не догадывался. И книжки, за которые КГБ любого смертного строителя коммунизма все на ту же Колыму в сорок восемь часов отправит, здесь вот так просто на полочках стоят. А за разговоры, такие милые вчерашние старушачьи разговоры — в Ташкентскую спецпсихбольницу… Нет, это все фантастика… За весь вечер Маша в его сторону даже бровью не повела, не то, что бы вздохнула. И видеомагнитофон он до этого только два раза в жизни видел. Что это? Зависть? М-м-м… Not! Только не это… Это только вопрос: почему? Почему что-то можно иметь не за работу, не за личные боевые или трудовые заслуги, не за талант или ум, а за так, просто по происхождению? А вот, например, его, такие интеллигентные, такие ученые, такие верхнезонные родители даже двумя вилочками сазана есть не научили. Красней тут, сын шамана. И, ведь, все вокруг такие милые люди, что придраться просто не к чему. Такие… От этой их милости уже совершенно тошно. Хорошие. Добрые. Только доверчивые. Точнее — непуганые. Откуда вот они знают, что он безобидный? В первый же раз видят. Дурак, ох, дурак! Они его видят-то сверху! Как букашку. Вот и добрые…

Под ногами появилась изгибистая плиточная дорожка. Ну, и куда она приведет?

Черный плотный бархат соснового занавеса распахнулся как-то совсем неожиданно, и Сергей буквально задохнулся от ослепительно свободной сцены: туман стоял только под деревьями, едва-едва просачиваясь на открытое место, и от этого далекая круглая ампирная беседка бело-крашеного дерева, казалось, зависла над центральным холмом посреди сияющей росой стриженой поляны. И в тот же момент совсем рядом, почти над головой, защелкал, засвистал, закричал соловей. Словно в густом детском сне Сергей сделал медленный-медленный шаг из своих кулис под безжалостный голубовато-мертвящий свет бесконечно далекого лунного прожектора. Расставив вздувшиеся приливом холодной ночной крови руки, он, вначале так же мучительно медленно, но затем все убыстряясь и убыстряясь, начал вращаться, сминая влажную и блестящую траву и оставляя на заботу тянущегося за ним тумана матово-черный след, кривой спиралью приближаясь к беседке на холме. Он не понял, когда в ушах зазвучала музыка, нет, голосовая мелодия. Но это определенно была она, именно та самая песня, слышанная им у покровцев. Тихо и тонко над его головой звенели и переливались высокие колокольца, а под ногами пружинисто гудело. От рук по спине к желудку, от горла по груди — и вот уже все тело наполнялось от луны холодным и призывным светом. Он терял чувство земного притяжения, и только какая-то давняя, испуганно мечущаяся мысль отчаянной, потерявшей смысл полуфразой не давала взлететь к вибрирующему, такому же, как он, тоскующему одиночеством светилу…

Совершенно опустошенный и бездумный, он сидел на мокрой, скользкой траве, прижавшись спиной к сырому же основанию беседочного столба. Туман, набравшись сил, валом излился за границу леса, нежно охватив и поляну, и холм, по грудь покрывая бездыханного на вид человека. Справа из темноты соловей оповещал весь мир о том, что здесь, недалеко, у него свито гнездо, в котором его самочка высидела птенцов. И о том, как он счастлив. Много ли серенькому надо?.. Так что же это была за мысль, которая так противилась его полету? Расслаблено вяло Сергей копошился в памяти, перебирая возможное, но эта полуфраза, как рыбка в аквариуме, все выскальзывала, оставляя след упругой непокорности. Да и ладно… Он не услышал, а скорее спиной почувствовал, как сзади, по пристроенной с противоположной стороны лестнице, тихо-тихо заскрипели чьи-то шаги. Половицы беседки, промоченные росой, податливо гнулись под приближающимися к его углу людьми. В тот момент, когда голоса зазвучали прямо над ним, по туману прокатилась еще одна волна и покрыла Сергея с головой.