«От него не скроешься», — подумала Женя.

— Нет… Но я дала понять, что могу заплатить… много.

— Действительно можете?

— Послушайте, я хоть что-нибудь стараюсь предпринять, а вы… Я не могу сидеть и ждать, пока…

У нее задрожал голос, и Гулин испугался, что она заплачет.

— Ладно, хорошо. Я позвоню.

Гулин ушел. Женя бросилась в прихожую и начала лихорадочно собираться.

— Куда ты? — спросила Татуся.

— Потом объясню. Я скоро вернусь, — бросила Женя и захлопнула за собой дверь.

С тех пор как Женя поселилась у Татуси, та ежедневно звонила Валентине Георгиевне — иногда утром, иногда вечером. Звонила тайком от Жени и сообщала новости, утешая как могла. Валентина Георгиевна, никогда раньше особенно ее не любившая, как не любила ни одну из Жениных подруг — ей всегда казалось, что они плохо влияют на ее дочь и что в Жениной старой ссоре с семьей и уходе из дома виноваты именно они, — готова была чуть ли не просить прощения и принималась плакать каждый раз, когда та уверяла ее, что Женя держится хорошо и надо только постараться понять ее и простить. «Потерпите еще немного, — уговаривала Татуся, которая была не в силах убедить Женю помириться или хотя бы объясниться с родителями. — Может быть, мне подъехать и привезти вам продуктов?» — «Нет-нет, спасибо, Танечка, у нас все есть, — испуганно благодарила Валентина Георгиевна, не зная, как к такой помощи отнесется Василий Демьянович, — вы только обязательно позвоните завтра, хорошо?» — «Конечно, Валентина Георгиевна, конечно, не волнуйтесь», — успокаивала ее Татуся и вешала трубку, а Валентина Георгиевна выходила в коридор, приоткрывала дверь кабинета и осторожно спрашивала: «Ты не спишь? Звонила Таня». Василий Демьянович откладывал книгу, поворачивался к жене и внимательно выслушивал новости, которые та всегда пересказывала подробно, какими бы скудными они ни были. Потом Валентина Георгиевна, не сдержавшись, принималась плакать, отворачиваясь и незаметно вытирая слезы, а Василий Демьянович хмурился и говорил: «Не надо, Валя, все обойдется. Иди полежи». Когда за ней закрывалась дверь, он выдвигал верхний ящик стола, доставал мобильный телефон, купленный два года назад, когда Женя с дочерью переехала к ним, — чтобы иметь возможность в любую минуту позвонить, если она с ребенком где-нибудь задерживалась, и узнать, все ли в порядке. Впрочем, звонил он не часто, потому что Женя называла это «контролем» и всегда сердилась, говоря, что она взрослый человек и не нуждается в опеке. «Ты не права, — встревала Валентина Георгиевна каждый раз, когда Жене случалось где-нибудь задержаться, — никто не собирается тебя контролировать. Папа беспокоился из-за Маши». — «Но Маша была со мной! Что с ней могло случиться?» — раздражалась Женя. — «Он считает, что ты напрасно таскаешь с собой такого маленького ребенка».

Женя, которой хотелось хотя бы иногда вырываться из дома, но при этом как можно меньше расставаться с дочерью, отвечала, что она много работает и для нее это единственная возможность побыть с Машей подольше и что, в конце концов, она не так уж и часто это делает. «И потом, мама, разве мы не договаривались, что вы оставите меня в покое?» Валентина Георгиевна пугалась и прекращала спор, а когда Женя отправлялась на работу, шла к Василию Демьяновичу и, виновато отводя глаза, шептала: «Оставь ты ее, отец, пусть себе живет как хочет».

С тех пор в телефонной памяти так и хранился один-единственный номер — Женин. Василий Демьянович нажимал клавишу, смотрел на загоравшийся зеленым цветом дисплей и ждал, прислушиваясь к тягучим гудкам — один, второй, третий… Женя ни разу не ответила. За все время, что она прожила у Татуси, она прислала им одно сообщение: «Со мной все в порядке. Я у Тани Брук».

Ночью Василий Демьянович почти не спал и после завтрака, состоявшего из чашки несладкого растворимого кофе, который он никогда не признавал раньше и называл «бурделью», отправился к себе полежать. За чтением газет он задремал и не услышал звонка. Когда он открыл глаза, ему показалось, что в прихожей кто-то шепчется. Василий Демьянович прислушался.

— Как ты? — тихо спросил голос его жены.

— Ничего, мама, со мной все в порядке. Папа дома?

— Дома, дома. Спит. Он сегодня…

— Я не сплю! — крикнул Василий Демьянович и сбросил с себя плед.

— Женя, поешь, на тебя страшно смотреть, — причитала Валентина Георгиевна, пододвигая ей тарелку с нехитрой едой, которую она успела разогреть на сковородке, пока Женя с отцом говорили в кабинете.

— Я не хочу есть, мама, — покачала головой Женя, но, взглянув на мать, вздохнула и начала ковырять вилкой овощное рагу. — Вы сами-то что-нибудь едите?

Валентина Георгиевна вздохнула.

— Едим… Отец говорит: «Приготовь», — а сам ковырнет вилкой и сидит. Совсем как ты. А утром чай… или кофе растворимый.

— Отец же его терпеть не может. У вас что, кончился нормальный кофе?

Валентина Георгиевна махнула рукой.

— Отец говорит, сердце не выдержит…

— Мама… — Женя взяла ее за руку. — Ты прости меня… Так по-дурацки все это вышло…

— Ладно-ладно, — прошептала Валентина Георгиевна, делая над собой усилие, чтобы не заплакать, — ты лучше с отцом помирись.

— Уже, — тихо сказала Женя.

Валентина Георгиевна наклонилась к ней и шепотом спросила:

— Что он сказал?

— Сказал: «Гм, гм».

— Ты же знаешь, он всегда такой…

— Я знаю, мама, знаю.

— Что это он не идет?

— Я просила его позвонить в МИД.

— Что-нибудь случилось?..

Вместо ответа Женя спросила:

— Ты знаешь каких-нибудь Мухиных из нашего дома?

— Мухиных? Подожди… Это же бухгалтер, который с Витей работал в Нью-Йорке…

— Да. Тебе про него что-нибудь известно?

— Витя говорил, что они дружили, но, по-моему, эта дружба началась только там, в Америке, потому что до командировки я что-то не припомню, чтобы они встречались.

— И все?

— Витя про него ничего особенного не рассказывал. Когда он приехал в Москву, привез фотографии. На одной — он с Ольгой и еще с одной парой. Я говорю: «Знакомые лица… Кто это?» А он: «Ты что, мама, разве не помнишь? Это же Мухины, из нашего дома». Они жили во втором подъезде.

— И больше ничего?

Валентина Георгиевна наклонилась к Жене и понизила голос.

— Он ведь потом покончил с собой…

— Из-за чего, не знаешь?

— Нет. Мы и услышали-то об этом случайно — отцу кто-то рассказал из своих, а из-за чего… — она махнула рукой, — нам было не до того. Зачем он тебе?

Женя хотела ответить, но не успела. В кухню вошел Василий Демьянович, сел за стол и положил перед Женей листок бумаги с записанной на ней датой.