– А Кан, значит, смог?

– Нет. Он заявил, что операция в случае Вакуленко противопоказана и настоял на консервативном лечении с возможной, при положительной динамике, последующей операцией. И еще одно: тогда Вакуленко сам просил заведующего, чтобы его жену передали Кану. Это вроде бы у них не принято – кидать больных от одного к другому, много конфликтов возникает!

– Ну да, у нас же тоже не приветствуется, когда дела от следователя к следователю перебрасывают. А Дмитриев, выходит, на Кана обиду затаил?

– Да нет вроде даже обрадовался, говорят – отдал без боя. Центр, конечно, онкологический, соответственно смертность достаточно высока, а Дмитриеву не хотелось собственные показатели портить: чем меньше у тебя смертей, тем лучше ты как врач.

– Точно, – пробормотал Карпухин. – Нет тела – нет дела.

– Он был уверен, что Вакуленко долго не протянет, а она вот целых три года прожила.

– А теперь ее муж подает на клинику в суд и мечтает уничтожить Кана – что-то тут не так! Три года Вакуленко был вполне доволен тем, как Кан вел его жену... И все же по всему выходит, что это именно у Дмитриева имелись все основания ненавидеть Кана, а не наоборот, но убит-то именно он!

– Но Вакуленко – отнюдь не единственная, кто перешел от Дмитриева к Кану: он, говорят, не брезговал самыми тяжелыми случаями.

– Что же этот наш доктор – некрофил, что ли?

– Да нет, ему, по словам коллег, просто интересно иметь дело с безнадежными случаями – тем больше заслуга врача, если удается продлить жизнь практически смертнику.

– Надеюсь, ты списочек составил? – поинтересовался майор. – Этих недовольных?

– А то! – Еще одна смятая бумажка легла на стол.

– Эх, Трофименко, – вздохнул майор, разглаживая листок руками, – учишь вас, учишь... Когда ты заведешь себе нормальный блокнот?

– Блокнот, товарищ майор, нервирует «клиентов», – авторитетно заявил стажер. – Я заметил, что, если пишешь в цивильной записной книжке, люди думают, что эта информация – для протокола, поэтому боятся ляпнуть лишнее. А вот когда я пишу, на чем придется – вплоть до бумажных салфеток, они понимают, что заметки я делаю для себя, чтобы не забыть, а потому ведут себя более раскованно и говорят откровенно.

Карпухин посмотрел на своего подопечного, наверное, впервые за все время – по-настоящему внимательно. Он и раньше замечал, что в парнишке есть то, что выделяет его среди других таких же желторотых юнцов. Это невозможно объяснить словами, просто Пашке Трофименко, как и Кану Каю Хо, все интересно. Несмотря на молодость и отсутствие опыта, он умеет подмечать мелкие детали.

– Хотя, – не дожидаясь реакции Карпухина на свои слова, добавил стажер, – мне кажется, что месть пациента – неправильное направление, товарищ майор.

– Это почему же, Шерлок?

– Знаете, как говорят – у каждого врача свое кладбище?

– И что?

– А то, что у любого из них, даже у дантиста или венеролога, найдется немало недовольных, а то и парочка трупов.

– У дантиста-то?

– А что? Подберет не ту анестезию, к примеру – и привет предкам!

– Может, ты и прав, Трофименко, – согласился Карпухин. – И все же мы должны проверить все версии. Знаешь, как бывает – упустишь что-то совсем простое, на твой взгляд, не заслуживающее внимания, а оно-то и оказывается самым важным, без чего дело не склеить!

– А удалось выяснить, откуда на счете Кана такие деньги? – спросил Паша, вновь возвращаясь к своим недоеденным пирожкам.

– Ты же понимаешь, что у него спросить я не могу, ведь сведения получены, мягко говоря, не совсем легитимным путем.

– Тогда как же...

– Э, не ставь телегу впереди лошади, стажер! – махнул рукой майор. – Разберемся. Информация – уже половина успеха. Теперь надо только придумать, как сделать ее законной, а это – тактическое упражнение. Поэтому, Паша, учись, пока я жив!

* * *

Вечер выдался прохладный, и в гостиной Екатерины Анатольевны Абрамовой горел электрический камин, отбрасывая уютные отсветы искусственного пламени на стены, затянутые китайскими шелковыми обоями с изображением экзотических птиц. Агния любила рассматривать интерьеры. Одним из ее безобидных хобби было регулярное посещение мебельных магазинов и тех, что торгуют товарами для дома. Она могла часами разглядывать разнообразные предметы, предназначение которых порой даже не могла угадать. Поразительно, сколько изобретено вещей, делающих жилое помещение более приятным для пребывания, и гостиная соседки покойной Ольги Жихаревой, как, впрочем, и вся ее квартира, представляла собой образец дома, в который хочется возвращаться после тяжелого трудового дня. К слову сказать, Екатерина Анатольевна не работала. Квартиру ей купила дочь, жена известного олигарха. Сама она с семьей проживала в Москве, но, чтобы мама не чувствовала себя ущемленной, переселила ее из двухкомнатной хрущовки в этот роскошный кондоминиум. Несмотря на внезапно возросшее благосостояние, Абрамова осталась простой и приятной в общении женщиной, без претензий. Это Агния ценила в людях превыше многих других качеств, ведь деньги, как известно, портят людей, а большие деньги способны сделать из вполне приличного человека отвратительнейшего сноба.

– Ко мне почти никто не приходит, – пожаловалась Екатерина Анатольевна. – Эти люди, – она кивнула в сторону коридора, словно охватывая этим жестом всех соседей вместе взятых, – считают себя лучше других. Хотя, поверьте, они точно такие же нувориши, как и моя дочь! Вот, к примеру, этажом выше живет некая Олеся – не знаю фамилии, но она, видите ли, выскочила замуж за ведущего. Знаете, наверное, Антона Курбатова?

Агния кивнула.

– Ну вот, за него самого. Приехала, понимаешь, из какого-то мухосранска, простите за выражение, а туда же – нос воротит от меня, представляете?

– Почему? – удивилась Агния.

– Да все они тут такие! А вот Ольга – она хорошая баба была, хоть и давно с большими деньгами породнилась.

– Вы, наверное, хорошо ее семью знаете? – предположила Агния.

– Да какую семью-то? Муж ее умер еще до того, как я сюда переехала, а детей им бог не дал. В общем-то, Ольга сама о детях никогда не задумывалась, ведь деньги – хорошее подспорье в любой жизненной ситуации. Знаете, у нее не было проблемы, что стакан воды некому подать, но в последнее время, с этой своей болезнью жуткой, она все чаще проговаривалась, что, наверное, все-таки ошиблась насчет своей жизни – так и осталась одна. Ей очень не хватало родной души рядом, но я просто, верите, чуть со стула не свалилась, когда узнала, что она с собой покончила!

– Правда? А почему это вызвало у вас такое удивление, ведь ее диагноз...

– Да уж, – перебила Абрамова, – диагноз и в самом деле малоутешительный, но она держала хвост пистолетом. Даже не представляю, как бы вела себя в такой ситуации – тьфу-тьфу-тьфу, не дай бог!