Он жестами показал Фриде, чтобы она принесла бумагу и перо. Фрида укоризненно покачала головой: выходит, он не помнит даже, где лежат его письменные принадлежности. Потом выдвинула ящик маленького письменного столика, стоявшего возле стены.

— Вот, — она протянула ему пачку листков. — Твои записки.

К. удивленно поднял брови. Листки были сплошь исписаны беспокойным небрежным почерком с кривыми строчками, со вставленными или вычеркнутыми словами. Неужели тот, тогдашний К., что-то писал? Почему? О чем? Он поискал, нет ли в записках цифр или описаний земель, сведений о лесных и пахотных угодьях, о границах господских владений. Такие записи обычно делают землемеры, но здесь ничего похожего не было. Отдельные фразы, ничем не связанные, случайно оказавшиеся на одном листке, — пожалуй, каждая представляет собой целую историю. И еще здесь были беглые зарисовки, небольшие сценки, которые едва ли могли разыграться в Деревне. Одна фраза повторялась на многих страницах, словно своего рода девиз: «Все должно уметь постоять за себя». К. обернулся к Фриде и недоуменно пожал плечами: что это такое?

— Не узнаешь свои собственные заметки? — спросила она. — Все сберегли в целости и сохранности. Но есть и чистая бумага. — Она подала ему пачку писчей бумаги.

К. оторвал клочок и написал: «По равнине на возвышенности, что за Замком, можно проехать, или снег еще слишком глубокий?» Он пододвинул записку Фриде.

Она внимательно прочитала ее и даже, показалось К., не один раз, как будто не веря своим глазам, потом сравнила почерк К. с тем, которым были исписаны листки: оба почерка были похожими, оба небрежные, с кривыми строчками. Наконец Фрида пришла к выводу — и подкрепила его, несколько раз отрицательно мотнув головой, — ей не удается установить, написано ли все это одним и тем же человеком. Лишь после этого Фрида занялась содержанием записки К.

— Можно ли проехать по равнине за Замком? Конечно. — Она помолчала и вдруг засмеялась. — Вот ты и выдал себя! Если бы ты впервые приехал к нам, то не знал бы, что там равнина, потому что ты в ту сторону еще не ходил. Ну, все будет хорошо!

«Тот К., мой двойник, ходил туда?» — написал К.

Фрида растерялась и ответила: нет, не ходил. Насколько ей известно, он там не бывал, нет. Она принялась размышлять вслух:

— Если бы он там побывал, то знал бы дорогу в Замок... А откуда ты знаешь о равнине?

К. пожал плечами.

Она посмотрела на него и вдруг воскликнула:

— Ах да! Амалия и Ольга рассказали! Вот и спроси у Варнавы.

«Ни Амалия, ни Ольга не рассказывали. Никто», — написал К. и снова пододвинул листок Фриде. Но тут же забрал и приписал: «Ты читала эти записки?»

Фрида покачала головой.

«Никогда?»

— Иногда нельзя было не прочесть, — сказала она. — Во время уборки. Когда берешь что-нибудь, невольно ведь посмотришь, что там у тебя в руках. Да что тут такого! — воскликнула она и яростно скомкала записку. Да с какой стати ты решил переписываться со мной? Какой смысл в этой новой игре? Каких еще диких выходок нам от тебя ждать? Какие еще унижения ты придумаешь для меня и для всех остальных? Я не ручаюсь, что смогу долго терпеть такое обращение!

Ну и уходи, уходи наконец! — мысленно выкрикнул К. и с трудом выдавил какой-то хриплый и громкий, но невнятный звук, прижав левую ладонь к горлу. От напряжения он побагровел, на лбу у него выступил пот, и Фрида наконец сообразила, что случилось.

— Голос? Что с твоим голосом? — В ту же минуту она стала прежней заботливой Фридой, всячески готовой услужить. Она подтолкнула К. к кровати, которая теперь не пробуждала у нее никаких страхов, она хотела его раздеть, укутать всеми, какие только отыщутся в доме, одеялами, хотела кликнуть помощников, чтобы развели огонь пожарче, принесли горячие кирпичи, сбегали к Хозяйке сказать, пусть вскипятит чай, потом надо натаскать воды, развесить в комнате мокрые полотенца, и еще надо принести шарф, который она согреет на печке и повяжет на шею К. Она сунула ему в руки перо и бумагу — пусть он, ради бога, побережет голос, пусть напишет, что ему принести, а она позаботится обо всем, как всегда заботилась, неважно, помнит он об этом или забыл.

К. отверг заботы Фриды, которые вот-вот, казалось, обрушатся на него лавиной. Ее заботливость была свидетельством его поражения. Внезапно он почувствовал, что действительно болен, болен и слаб, и еще: исчезло радостное чувство, что он добился отсрочки благодаря своей болезни. Минуту назад они чуть не поссорились, и эта ссора, возможно, обоим принесла бы освобождение. Вспылившая Фрида уже не была служанкой какого-то господина, не была тихо ожидающей любовницей Кламма, она была просто Фридой, которая могла бы что-то значить в его, К., жизни, а может, и нет, но в любом случае, она была свободным человеком. И самое главное, вспылившая Фрида относилась бы к нему как к достойному противнику.

Сцену прервал приход Учителя, который решил узнать, чем занимается К., и обнаружил, что тот стоит посреди комнаты, весь взмокший от пота, и упрямо молчит.

— Как, вещи до сих пор не уложены?

— Он болен, — не отвечая на вопрос, сказала Фрида.

— Болен? Он не хочет ехать или не может?

— Он болен.

Учитель всплеснул руками.

— Это никуда не годится! Это же срывает весь наш временной график! — Разве К. не понимает, что нарушает порядок Деревни и что мы не вправе мириться с подобным поведением? Он поедет в «Господский двор», как предусмотрено, самочувствие не имеет значения. А затем отправится в дом к красильщику. Повозки прибыли, жители Деревни ждут, крестьяне ради такого случая пренебрегли своими трудами, дать делу обратный ход невозможно.

— Да он согласен, — сказала Фрида.

— Тем лучше, — буркнул Учитель.

— Но ему действительно плохо, — возразила Фрида, — Он даже говорить не может.

— Тем лучше, — повторил Учитель, — это избавляет нас от необходимости выслушивать глупости. Довольно уже мы потратили времени на этого господина.

— Но ему действительно плохо, — снова возразила Фрида.

— И ты ухаживаешь за ним?

— Он-то этого вовсе не хочет. Но таково требование Замка.

— Касательно данного пункта из Замка никаких указаний не поступало. Об уходе за больным нигде не упоминается, ты заботишься о нем по собственному почину. И о ком? О таком человеке! — Учитель смерил К. взглядом, полным презрения.

— Надо было тогда оставить его лежать где лежал.

К. кивнул в знак согласия, мысленно проклиная свою слабость, и написал на клочке: «Идемте».

Внизу его встретила грозовая атмосфера самого настоящего бунта. Казалось, здесь собралось полдеревни. Люди стояли плотной толпой и громко говорили кто о чем. Едва К. появился на лестнице, в лицо ему ударила волна насмешек, презрения и неприкрытой враждебности. В сумбуре голосов невозможно было выделить какой-то центр, невозможно было и различить кого-то в толпе, нигде не было видно предводителя или вожака, слышались обрывки слов, которые вырывались из общего шума, взлетали вверх и снова тонули в невнятном гомоне, но целью, вне всякого сомнения, был он, К.