– И сказали: «Они с Иваном давно были в контрах».

– Помню, – кивнула Капа.

– Это ведь тот Иван, которого посадили?

– Ясное дело. Зачем же других Иванов сажать, – рассудительно сказала Капитолина.

И прибавила такое, отчего физиономия у ее гостя вытянулась.

Едва проснувшись, Худякова сполоснула лицо и вывела Белку на улицу. Белка, собака дворовых кровей, в отношении естественных отправлений проявляла удивительную принципиальность и отказывалась признавать, что родной участок можно использовать как туалет. Нина Ивановна как-то раз пыталась убедить ее, что позволительно и не выходить за калитку. «На родной земле не гадим!» – строго возразила Белка. На том вопрос и был закрыт.

Василий спал. Нина заглянула к нему в комнатушку-пристрой, узкую как вагончик, и подтянула сползшее одеяло. Собака лизнула голую волосатую ногу.

– Не буди! – погрозила Худякова.

Обнаружив на улице снег, Белка осознала свое предназначение. Снегоуборочная собака в обличье некрупной дворняжки принялась за работу.

Пока она носилась, взрывая носом порошу, Нина стояла в задумчивости. Шаги за спиной она услышала, когда человек был уже совсем близко. Обернулась, внутренне приготовившись увидеть Возняка, и вскинула брови:

– А ты чего здесь, милый?

– Не хотелось вам, значит, рассказывать про пожар у Бакшаевых в девяносто первом, – сказал Илюшин. Он остановился в пяти шагах от старухи и без улыбки смотрел на нее. – Сердце у вас от этого болит.

Худякова помолчала. Ну, что ж… Рассчитывать, что все станут держать язык за зубами, было недальновидно. Хотя по молчаливой договоренности Нине Ивановне никто ничего не припоминал; совсем не касались этой темы, словно не было мая девяносто первого года. Кроме Яковлевой; и та не со зла, а потому что частенько проваливалась в прошлое и переживала ту ночь, будто огонь потушили только вчера.

– Ну, болит, – согласилась она. – И у тебя бы болело.

– У меня болит, потому что я дурак. Когда Капитолина сказала, что вы ухаживаете за могилой, я на это даже внимания не обратил, мысли были другим заняты. А ведь она еще и добавила, что Возняк на вас поначалу кидался, а потом привык и перестал.

– Капитолина, значит… – пробормотала старуха. – Ладно. Капе можно.

Белка подбежала, тревожно обнюхала чужака.

– Иван был вашим единственным сыном? – спросил Макар, не обращая внимания на собаку.

– Почему был? Он и сейчас есть, – усмехнулась Худякова. – Восемь лет ему еще отбывать наказание, выражаясь официальным языком. А неофициальным если – шконку давить. Видишь, каким я фразам обучилась?

– Откуда восемь?

– Тут арифметика простая. Осудили на пятнадцать, а на десятый год в колонии случилась драка. Когда все разбежались, одного нашли убитым. У Ваньки под ногами валялся ножик с его отпечатками. Или не ножик, а как его по-тюремному… Заточка. И три свидетеля показали, что мой дурачок на их глазах прирезал человека.

– А на самом деле? Прирезал?

– Нет, конечно, – спокойно ответила старуха. – Я тебе это говорю не потому, что мать, а потому что людей знаю. Ванька мой – балбес, и всю жизнь таким был. Веселый, дурашливый и беззаботный. Он того мужика никогда прежде не встречал, его только накануне к ним перевели – вот скажи, зачем ему убивать его?

– Допустим, если заплатили.

– Знаешь, мне б легче было, если б так. Я бы знала, что сын мой виновен и сидит, потому что убийца и к обычным людям его выпускать нельзя. – Она погладила прижавшуюся к ногам собаку. – Только ведь дело обстоит иначе, милый. Того беднягу закололи уголовники. Помню, на суде даже выяснилось, какой счет у них был к убитому. А моего подставили. Это в тюрьме обычное явление. Иван до последнего все отрицал, а толку? Новый приговор, новый срок. Потому как – рецидивист.

Илюшин вновь поразился ее спокойному достоинству. Она говорила с той отстраненностью, с которой люди, пережившие много горя и не сломленные им, рассказывают о своей беде.

– Он на Алешку очень похож, Ваня мой. Войдет в комнату – и все смеются. Бывают такие люди, солнечные. В тюрьме, конечно, от его свечения ничего не осталось. Одна несправедливость за другой кого хочешь сломят, даже сильного человека… А Ванюша не сильный, он яркий.

– Почему несправедливость? Ладно, даже если по второму сроку ваш сын был обвинен ложно… Но поджог-то и смерть Леонида Возняка на его совести…

Худякова внезапно положила руку ему на плечо, и Илюшин замолчал.

– Господь с тобой, – кротко сказала Нина Ивановна. – Что ты, мой ангел…

Бабкин успел позавтракать и на треть заполнить схему, в которой распределил место и время для каждого жителя Камышовки в ночь исчезновения Бакшаевой, а Макар все не шел и не шел. Вернулся он ближе к обеду непривычно молчаливым.

– Ты где был?

– На кладбище, – ответил Илюшин и надолго погрузился в размышления, выводя на листе бумаги неразборчивые каракули.

Сергей поначалу смиренно ждал, но затем терпение его лопнуло.

– Кой ляд тебя понесло на кладбище?

Макар поднял на него неулыбчивый взгляд.

– В девяносто первом году за Верой Бакшаевой всерьез ухаживали два парня. Один – Петр Возняк, старший сын нашего Возняка. А второй – Иван Худяков. Единственный сын Нины Худяковой.

Бабкин осмыслил сказанное, и ухмылка сползла с его лица.

– Оба вернулись из армии, обоим было по двадцать, – продолжал Макар. – Второму сыну охотника, Леониду, только исполнилось семнадцать, и они с Иваном друг друга на дух не переносили.

– Петр с Иваном? – уточнил Бабкин.

– Нет, Леонид с Иваном. Причем делить им было нечего, Леонид за Бакшаевой не ухаживал.

– Тогда почему…

– Худякова говорит, ее сын в юности был болтун и балбес. Он терпеть не мог старшего Возняка и время от времени давал волю языку. Однажды это услышал Ленька… Ну и ясно, что было потом. Сцеплялись они с тех пор как петухи, по поводу и без повода.

– Это все на основании рассказа Нины Ивановны?

– Капитолина его полностью подтвердила. В общем, Леонид был главным Ивановым врагом. После того как случился пожар, нашлись люди, утверждавшие, что видели, как Иван поил Леонида самогоном, а потом куда-то вел. Худякова всю жизнь гнала самогон, даже в годы запрета. Утверждает, что у нее лучший в деревне… Так вот, девятого мая старшие Бакшаевы вместе с Надеждой уехали по делам в город, а десятого их дом подожгли, причем не ночью, а днем, в четыре часа. В сарае спал пьяный Леонид. Был суд, и на суде Вера Бакшаева рассказала, что своими глазами видела Ивана Худякова, который подливал бензин из канистры. Причем он сначала натаскал сосновых дров из поленницы самих Бакшаевых, обложил ими дом со всех сторон и только затем поджег. Дверь припер снаружи, чтобы Вера не выскочила.