Ты знаешь, я просто вспоминаю, что мне в нас нравилось – нравилось быть счастливой. Нравилось, когда у нас была цель или совместный план, когда мы касались друг друга плечами; когда кто-то сразу понимал, что мы любовницы; когда гладила тебя по волосам; когда мы бездельничали, когда ветер дул в мою сторону твоим запахом; когда наша дочь говорила: «Я скажу тебе секрет, только Вере не рассказывай», и это был секрет о том, что надо подарить тебе цветочек; когда кто-то спрашивал меня, где ты; когда нас путали по телефону – постоянно; когда мне говорили: ты сейчас паузу сделала, совсем как Вера; когда нагло пялилась на твою грудь; когда ты босиком, и я смотрела на твои пальцы; когда можно было проснуться среди ночи, чтобы увидеть, как ты спишь; когда я вдруг получала твое сообщение с работы: «Ну что там?» И я отвечала: «Холодно».

Кто-то не выдержал и начал сигналить. Я вспомнила, как очень давно, совсем давно, мы впервые ехали куда-то в машине. Ты за рулем – такая легкая и красивая, что у меня кружилась голова, температура была, как у собаки – чистокровна и высока. Мы скользили по неровным и холмистым улочкам Москвы, где только дворники да тихие листья, по громким шустрым трассам с винтажными и ультрамодными заголовками магазинов, витрины контрастно мелькали у меня перед глазами: глаза слезятся, и я зажмуриваюсь от наслаждения. Вверх-вниз, вверх-вниз.

А куда и зачем мы ехали? Кажется, мы везли стальные трехметровые балки от баннера на какую-то медицинскую конференцию. Балки занимали половину твоей машины, так что на заднем сиденье, перевернутом вверх дном, можно только лежать, да и то в не очень приличной позе, учитывая мою дурацкую привычку напяливать каблуки и чулки в сетку в самые неподходящие для этого моменты.

Твои руки на руле и твои глаза в зеркале. Удивительно красивые руки и бесконечно красивые глаза. С таким оружием нельзя выходить на улицу, нельзя вообще ничего. В конце концов вечером в лифте ты сняла перчатки и, придавив меня собой к стенке, сказала: «Пиф-паф, ты убита, сердце или кошелек?» И укусила меня в шею, как вампир. «Сердце, – выдохнула я. – Конечно же, сердце».

Вера, это глупо, но именно тогда я подумала впервые: вот бы у нас с тобой был ребенок».

После школы пошли с Алькой красить мне волосы. До концерта – три дня.

Чтобы темные волосы стали синими, нужно сначала сделать их белыми, поэтому мы полтора часа выбирали в хозяйственном краску для блондинок. Синий пигмент я заказала еще две недели назад, должно было получиться умопомрачительно. После Нового года меня, вероятно, не пустят на порог школы, но кого это волнует.

– Вот, держи, – сказала Аля. – Тебе это пригодится.

И достала из рюкзака тюбик с серебряными блестками. Она сказала, что это глиттер и нужно наносить его под глаза, что в ТикТоке таким пользуется каждая вторая, а еще мне обязательно нужен хайлайтер. Все это звучало по-китайски, но я прислушалась – Аля вела популярный блог в Инстаграме и вообще знала многое о моде и красоте.

Не знаю, почему мы дружим – мы такие разные.

Хотя, наверное, знаю.

Когда мы вернулись в Москву после всех своих путешествий, я пошла в третий класс. Я была новенькой, и, как все новенькие, тут же подверглась шуточкам и всеобщему любопытству. Одноклассники проверяли меня на прочность – лидер я или жертва? А я была ни тем, ни другим. И, будучи домашней девочкой с двумя матерями, имела крупные шансы попасть во вторую группу.

Но вышло иначе.

В тот день – мы еще должны были после уроков отправиться на автобусную экскурсию – я стояла у батареи на перемене и читала книжку (делала вид, что читала, чтобы ко мне не приставали). Но ко мне, разумеется, пристали.

– Эй, дочь гомосятины – сказал мне один из одноклассников и выбил ногой книжку из моих рук. – Умная, что ли?

До сих пор не понимаю, откуда ему стало известно устройство моей семьи.

Он подхватил книжку и стал перебрасываться ею с другими парнями, улюлюкая и крича что-то о том, что я вшивая и от меня нужно держаться подальше, чтобы не заразиться.

Я стояла и молча на это смотрела. Слезы падали мне на новенькое клетчатое платье, и я испытывала невероятный стыд за то, что я и правда не такая, как все.

– Тушков, придурок, – сказала какая-то девочка. – Тебе заняться нечем?

– О, – Тушков с моей книгой на минуту замер. – Гляньте, кто вышел из тумана!

– А ты вышел из жопы! – отрезала девочка и вырвала у него из рук мою книжку. Все заржали, а девочка спросила: – Чья?

– Извращенки, – довольно сказал Тушков, чем вызвал новый приступ смеха у окружующих.

– Моя, – сказала я, ожидая следующего удара.

Но его не случилось.

Девочка подошла ко мне, вернула книгу и спросила:

– Это правда?

– Что?

– Ну, это. Что у тебя две матери.

– Правда.

Девочка посмотрела на свои часы. Они были огромными и висели на запястье как гиря.

– Вот, – сказала она. – Взяла у отца, чтобы посмотреть, сколько будем по музею шляться.

– Красивые, – сказала я, потому что не знала что сказать.

– Хочешь? – и она отщелкнула их одним уверенным движением. – Бери.

Я не знала что делать. Мальчишки все еще смотрели на нас, затаив дыхание.

– Бери, бери, – сказала она. – Ты ж такие небось и не видела.

У Веры, конечно, были часы. И тоже достаточно тяжелые, но мне и в голову не приходило надеть их на себя. Я подумала, что эта девочка очень смелая. И что дома ей, наверное, влетит.

– Будем дружить? – спросила она, с интересом разглядывая меня с головы до ног, как инопланетянина.

– А ты разве захочешь? – неуверенно спросила я, ожидая подвоха.

– Люблю чокнутых, – сказала девочка и добавила с сомнением: – Ты же чокнутая?

Я кивнула слишком быстро даже для чокнутой.

Лучше быть такой, чем извращенкой. Хотя в сознании восьмилеток это одно и то же.

Так мы и стали дружить.

Я не знала девчонки круче, чем Аля.

Она таскала меня на концерты и дискотеки, знакомила со своими многочисленными друзьями и всегда могла постоять за себя. И за меня.

В отличие от меня и всех моих знакомых, у Али был отец, она отца любила и проводила с ним много времени. Отец учил ее быть сильной и смелой, она умела прыгать с тарзанки и управлять катером, стрелять по мишени и нырять с аквалангом, она вообще была совершенно бесстрашной, а зимой по выходным они с отцом ездили на рыбалку.

Однажды я спросила ее, было ли ей когда-нибудь по-настоящему страшно. И Аля сказала после колебаний: «Было. Когда мы подружились». Потому что ей могли не простить и мы стали бы изгоями вместе.