Он прочитал начало дневника, медленно, снова вернулся к прочитанному, затем пошел дальше, постоянно возвращаясь и делая пометки. Сейчас он подошел к тому моменту, когда Освальд Ли Харви приехал в Минск.

«О Минске я писать буду мало. Я разрывался между желанием стать советским человеком, побыть немного в чужой шкуре, и в то же время Америка не отпускала меня, она все время жила во мне, хотя, видит бог, порой мне хотелось избавиться от нее и зажить другой жизнью. Как будто начать новую книгу. Но вряд ли это было возможно. И еще… У меня никогда не было столько красивых девушек в США, как здесь, в России. Иностранец – это был в Союзе особый статус, во мне автоматически видели голливудского актера, случайно залетевшего на чужую землю. Смешно сказать, но временами я чувствовал себя и вправду другим человеком – более удачливым, смелым, ослепительным. Да-да… ослепительным и великолепным. Я, тот, кого дразнили «кроликом Оззи», стал здесь совершенно другим, и мне это нравилось… Только почему-то казалось, что это все ненастоящее и в любую минуту рухнет, и наступит горькое пробуждение. Я нигде не был до конца своим – ни в Штатах, ни в СССР. Я всегда был сам по себе…

Римма уехала в Москву, Татьяну я иногда видел, пересекался с ней у знакомых, в компаниях.

У меня появились друзья. Я радовался поначалу, потом они стали меня раздражать. Я понимал, что приписывал им черты характера, которых на самом деле у них не было. Поэтому и разочаровывался в них. Иногда я напивался, но это для того, чтобы забыть растущий внутри страх… Я боялся, что опять встречу того человека-без-лица и он будет диктовать мне свою волю. Я не знал, кто он и откуда. И я никогда не помнил его лица, только смутное пятно, расплывающееся в сумраке. Почему-то мы всегда виделись вечером, и от этого у меня сильно болела голова – от напряжения, от попыток увидеть нечто ускользающее в темноте. Но ведь этот человек был! Был, не мог же я его придумать? Не мог придумать наши с ним разговоры, где он все время подбадривал меня, внушал, что все получится и что мир обо мне еще узнает. Но кто он? И откуда возникает?

А потом я встретил нового друга. Алекса. Или, кажется, его звали Андреем? Я точно не знаю. Но я звал его Алексом. Он был молодой, высокий, улыбчивый. С ним мне было хорошо и легко. И он мне кого-то напоминал. Человека, которого я знал когда-то в Америке? Не похоже… Иногда он напоминал мне человека-без-лица, и тогда я пугался, но улыбка Алекса возвращала меня к действительности. Он подшучивает надо мной, и я успокаиваюсь… Я не угрюмый человек, напротив, люблю хорошую шутку, смех, жаль, что жизнь была до этого ко мне не особо ласкова. Но я верил, что она обязательно наладится и станет другой.

У меня сложилось впечатление, что Алекс всегда находился со мной рядом. Но на самом деле это было не так. Просто, когда он появлялся, я забывал о других. С ним было весело. И рядом с ним часто крутились красивые девушки. И я мог с Алексом говорить обо всем, так он меня хорошо понимал…

Я работал на заводе слесарем-регулировщиком, получал приличные деньги по советским меркам, еще мне доплачивал Красный Крест – так что я мог жить, ни в чем себе не отказывая. Я ходил в кино, в оперный театр, меня приглашали в гости. Я ощущал себя нужным и был в центре внимания. Чего никогда не чувствовал в Америке.

Русскому языку меня обучал некий Станислав Шушкевич. Я запомнил его имя и фамилию. Но мне не нравилось, как проходили наши занятия. Ста-нис-лав очень, очень плохо знал английский и не мог быть хорошим учителем для меня.

Мне выделили отдельную квартиру. Приличные деньги, красивая жизнь, девушки, о чем еще мог мечтать простой американский парень? Но я понимал, что все в один момент внезапно кончится, когда появится тот самый человек-без-лица.

И тут на моем пути внезапно возникла Марина, яркая, красивая… Я был уверен, что я ей не нужен. И в самом деле – зачем я ей?

Но оказалось, что Марина тоже мечтала вырваться из той среды, в которой жила. Как когда-то и я…»

Он взял блокнот. Написал «человек-без-лица». А потом – «Алекс». И обвел кружком.

Волжский город. Наши дни

Маруся открыла глаза и увидела белый потолок.

– Где я? – прошептала она.

Все тело болело, она пошевелила рукой, поднять ее удалось с трудом.

Судя по всему, это была больничная палата. Маруся лежала здесь одна.

Маруся попыталась сесть, но не получилось.

Через пять минут в палату вошла медсестра – блондинка лет тридцати с подведенными глазами. Она остановилась около кровати.

– Как вы себя чувствуете?

– Главное, что чувствую! – попыталась пошутить Маруся, но ее шутку не поддержали. Медсестра оставалась серьезной и даже не улыбнулась.

– Сейчас померяем давление.

Давление было низким.

– Что со мной?

– Счастливо отделались, ничего серьезного нет. А вот Александр Дмитриевич погиб, не приходя в сознание.

– Это шофер?

– Да.

– А… Павел… Павел Корольков?

– Павлу Эдуардовичу тоже, можно сказать, повезло. Но меньше, чем вам. Впрочем, он скоро придет в норму, – несколько приторным тоном сказала женщина. Очевидно, обаяние Королькова-младшего распространялось и на нее. – И опять сможет вернуться к своей работе.

– Когда я отсюда выйду?

– Скоро. Но все вопросы не ко мне, а к врачу. Николаю Александровичу. Скоро он к вам заглянет. Есть хотите?

– Пить.

В голове все смешалось, события недельной давности помнились слабо, а вот то, что было пять или десять лет назад, вставало отчетливо и до боли реально. В памяти всплывали какие-то мелочи, детали, которые раньше Маруся считала неважными, но теперь понимала, что это и есть самое главное. Запах медовых трав на лугу, простиравшемся сразу за домом, который они снимали в деревне, речка с мелкими камешками-голышами, песчаный берег. Большая коряга, выступавшая из воды, на которой Маруся любила сидеть и греться, пока однажды не подсмотрела, как на ее месте расположилась большая жаба и пускала пузыри – тоже выползла на солнце погреться. Ее это рассмешило, и она перестала сидеть на коряге, а садилась прямо на берег, на горячий песок, и смотрела на реку. Как сестрица Аленушка на картине Васнецова.

Но когда Маруся вернулась в реальность, то здесь были больница, боль, отдававшая в правой ноге и ребрах, сухость во рту и слабость во всем теле…

Выписали ее через неделю. Приходила пару раз Капитолина Михайловна, один раз заглянула Маргарита.

– Видишь, как выкашивают нашу гвардию… Серпом и молотом. Только чтобы Павлу все каналы к власти перекрыть. Не хочет старый ресурс уступать новым силам дорогу, вцепился во власть и сидит на ней. Старой задницей пытаются усидеть на всех стульях. Ну ладно, выздоравливай, – пожелала ей Маргарита. – Лежи, отдыхай…