– О’кей. То есть ха-ра-шо.

В гостинице – опять прилив сил. И недюжинный. Веселье накатывало на меня беспричинно. Волнами. Я словно катался на горках – вверх-вниз. Ах-ах-ах! Несколько раз я шлепнул по мягкому месту дежурную по этажу. Мне сделали замечание. И я мгновенно сник, но потом снова почувствовал веселье. Что за глупые курицы! Как они смеют делать замечания МНЕ? Нижняя губа невольно выпятилась вперед, а руки сжались в кулаки.

– Я хочу… мит… встреча… с мэром Минскья. Мне на-до.

– Мэром Минска? – Девушки переглянулись. Видимо, у них была такая манера – вечно переглядываться друг с другом.

Вдруг мне показалось, что у них темные провалы вместо лиц. Я испугался.

– Что с вами, Алексей… Робертович? – спросила одна из них. – Вам плохо?

– Нет, – я выдавил из себя самую широкую улыбку, на которую был способен. – Мне ха-ра-шо. Отлична. О’кей. – И я хихикнул.

– Мы попробуем это решить, – сказала Татьяна. – Обязательно. Думаю, что ваша просьба будет удовлетворена, товарищ Алексей Робертович.

Она выговорила мое новое имя без запинки, и мне это понравилось. Жизнь снова засияла всеми красками.

К мэру города я попал в тот же день. Правда, по-русски он был не мэр, а председатель горисполкома. Я с трудом научился выговаривать это слово!

Меня интересовала безработица в СССР, а также собственное трудоустройство.

Кроме мэра, на встрече присутствовали эти же две девушки, Римма и Татьяна, его помощник и еще один тип, который был, на мой взгляд, из советской разведки. Конечно, я предполагал, что без разведки не обойдется. И в принципе был готов к этому.

Я был спокоен и невозмутим. Мое сознание как бы раздвоилось, и я наблюдал себя со стороны. И я себе нравился. Я был не скромный забитый американец без определенного будущего, нет, я был уверенным в себе молодым человеком, который точно знал чего он хочет. Я хотел жить в СССР, работать здесь и приносить пользу обществу. Мэр посматривал на меня с некоторой настороженностью, впрочем, я уже обратил внимание, что советские люди не умеют улыбаться. Это их национальная особенность. Я решил не тянуть с вопросами и поэтому сразу спросил о безработице, это могло меня зарекомендовать как серьезного человека, желающего найти свое место в новой жизни. Я сказал, что готов приступить к работе хоть завтра. После паузы я попросил дать мне работу на заводе радиолокаторов.

Возникла небольшая дискуссия между мэром и его помощником, а я в это время осматривал кабинет. Все строго, скучно, портрет Ленина, прямоугольный стол со стеклянным графином и двумя стаканами, ковровая дорожка. Большое окно…

После обсуждения мне предложили работу на заводе «Горизонт» в опытном цехе. Я обрадовался, не ожидая, что так быстро у меня все получится. Я был доволен собой и понимал, что меня ждет не просто хорошее, а отличное будущее.

Но мне стали задавать вопросы, и я насторожился, мне это не понравилось. Я должен был контролировать ситуацию и сам определять, что и как. А тут меня взяли, как щенка за шкирку, и поволокли вперед, не давая времени обдумать и отдышаться. Их интересовала моя биография. Неудивительно… С одной стороны, я понимал, что мне от этого не отвертеться, с другой – вопросы вызывали страх. Страх опять оказаться в своем прошлом, чего я категорически не хотел.

Я понял, что в какой-то степени моя жизнь – бегство от прошлого, от самого себя из того, теперь уже далекого для меня, прошлого.

Лоб покрылся испариной, речь стала замедленной. Я боялся, что еще немного, и начну заикаться. Но они словно не заметили моего дискомфорта и продолжали задавать вопросы. Как по бумажке. Почему-то я сказал, что мои родители погибли от землетрясения. Клянусь, я не хотел этого говорить, но слова сами вырвались, и я ничего не мог с собой поделать. Наверное, я хотел откреститься от своих родных, а может быть, не хотел никаких вопросов о семье. Ведь тогда придется рассказывать о моей матери. А я этого не хотел. Яркая, властная мать, от опеки которой я так мечтал избавиться, не вписывалась в мое новое будущее. И я решил оставить ее там, где она теперь и была, – в прошлом. Украдкой я посмотрел на своих собеседников, они тоже смотрели на меня внимательно и серьезно. Они изо всех сил пытались расслабиться, но у них не получалось, как не получалось и у меня. Мы все были напряжены, и ток напряжения витал в воздухе… Когда я сказал о родителях, то увидел на их лицах жалость. Я слышал, что русские – очень жалостливые люди. И добрые. Я, наверное, стал для них сиротой, которого нужно было немедленно усыновить… Может быть, именно на это я и рассчитывал, рассказывая выдуманную легенду?

Еще они интересовались, где я выучил русский язык…

Потом перешли к моей службе в армии. Здесь я ощутил краткий миг воодушевления: мне не нравилось, как американские солдаты хозяйничают на японской земле и обращаются с военнопленными, четко сказал я. Я разочаровался в Америке и решил уехать в СССР.

При этих словах они одобрительно кивали и улыбались. Это было то, что они хотели услышать.

Силы меня покидали, я ощущал вялость и сонливость… Хотелось спать, все-таки с дороги, устал… Помимо сонливости, накатывало состояние апатии и скуки, чего я боялся больше всего, когда все вокруг представлялось полной бессмыслицей, хоть волком вой.

– Я с дороги, хотел бы отдохнуть… – в моем голосе звучала усталость. Так могли бы шуршать осенние листья перед тем, как окончательно облететь с деревьев. Они поняли, что пришла пора прощаться…»

* * *

Ощущение опасности тикало все сильней, как заведенный часовой механизм в бомбе… И когда-то бомба должна была взорваться. И времени оставалось все меньше и меньше…

Маруся лежала, читала, размышляла. Она еще раз прочитала записи Ли Харви, пытаясь ответить на вопрос: как этот дневник, вернее, часть дневника оказалась у ее бабушки? И почему она так надежно хранила его? И никогда ни словом, ни намеком не дала об этом знать Марусе? И где хранится оставшаяся часть дневника? Может быть, бабушка уничтожила его? Может быть, там хранились документальные доказательства заговора против Кеннеди? Не случайно выдвигается версия, что все-таки Ли Харви действовал не один? Может быть, в его дневнике есть имена людей, вовлеченных в убийство? Эти вопросы периодически возникали перед ней. И ответа на них не было.

Маруся перечитала материалы по убийству Кеннеди. Противоречивость просто бросалась в глаза. И не случайно ответа на вопрос нет. Кто же убил Джона Кеннеди?

Освальд пишет о себе как о неумелом стрелке, а чтобы убить Кеннеди, нужно было быть снайпером. Как получилось, что бывший рядовой морской пехотинец, ничем особо не выделявшийся, вдруг проявил такую точность в стрельбе?

Приехав в США, он участвовал в покушении на расиста генерала Уоллеса.

Не попал. Хотя здесь не требовалась снайперская точность, как в случае с Кеннеди. Почему?