Малов всполошился:

- Что ты, что ты! - и бросился его обнимать. - Ты слишком скромен. Я вижу в тебе дар проповедника, дар убеждения. Добро должно быть активным! В Ельце всегда были чудесные священники. Помните отца Леонида, в соборе как рявкнет, бывало: «Зло метафизично!» Старухи только крестятся! Очаровательный был человек. Музыкант. Киевскую консерваторию окончил. А как красиво служил отец Всеволод. Царствие ему небесное, - он вздохнул и покосился на Александра.

- Я буду молиться за него, - юноша склонил голову, - за всех обездоленных, несчастных, кого рвет сейчас на части ненависть к ближнему, потому что ненависть к ближнему это есть ненависть к самому себе... Я буду молиться за всех убиенных и замученных... И за вас тоже... - посмотрев на комиссара, прибавил он тихо.

Мать была взволнована его словами.

- И я не понимаю этого: красные... белые, - сказала она. - Есть жизнь. И она продолжается. И будет продолжаться. Независимо от того, какая из враждующих партий возьмет верх. А вы хотите заставить людей жить иначе. Не так, как написано на роду и хочется им, а так, как хочется вам. Вы за них и за господа бога знаете, как «надо»... Вы, может быть, думаете, что я так рассуждаю, а сама жду прихода «своих». Нет. Мне многие твердили, что надо бежать, надо спасаться. Куда? В Европу? В Америку? Что там делать? От судьбы не убежишь. Поэтому я и живу без страха. Вы меня как-то спрашивали, доктор, не боюсь ли я. Нет, не боюсь!

Мария, не произнесшая за весь вечер ни слова, заключила:

- Я думаю, что, если бы бог был, он не допустил бы такого кровопролития. Значит, его нет.

Как быть с ними? Кандюрин полагает, что эти двое, Малов и Орлова, могут быть причастны к заговору.

- За то время, что нахожусь в городе, я узнал кое-что о елецких делах - сказал Александр. - О политической борьбе в Ельце. Хочу, чтобы вы меня еще просветили.

- Не сочтите за салонную фразу, - ответила Орлова, - буквально перед вашим приездом мы с Владимиром Глебовичем об этом говорили. Копали картошку и беседовали. Вот вам наш меморандум. Революция - это не только борьба, не только действо, как любят писать наши щекин-кротовы. В революции большую роль, на наш взгляд, сыграла книжность. Книжность особого рода. Брет Гарт, Фенимор Купер, Джек Лондон... В одиннадцать лет мальчишки, воспитанные на этой литературе, бегали в Америку, а в пятнадцать, применяя этот рецепт к российской действительности, начинали делать революцию. Она была для них тем же бегством в Америку. Не для всех, конечно. Всегда находятся реальные политики, настоящие борцы за идею, или настоящие авантюристы. Ваши большевики, они по большей части реальные политики, что и доказывают. А вот наши срединные, елецкие, они-то как раз и есть гимназисты, начитавшиеся Джека Лондона.

- Джек Лондон и мой любимый писатель, - заметил Александр.

- Я сама елецкая гимназистка. Но Джека Лондона не любила. А Владимир Глебович им зачитывался и политикой грешил.

Малов даже глянул эдаким гимназическим орлом: хорошо пошалили, приятно вспомнить.

- Я позволю себе перебить вас, Анна Алексеевна. Насчет елецких гимназистов я хотел бы заметить, что из таких елецких гимназистов и состояла на семьдесят процентов вся русская интеллигенция. Интеллигенция дала, конечно, людей революции, но она дала и то, что называется классическим типом, - человека благородного, но мало к чему приспособленного. Я прекрасно понимаю, что Кандюрин говорит вам: «Малов хотел Елецкой республики. Метил в министры иностранных дел». Поймите, я не пытаюсь оправдаться. Но такой человек, как я, а я считаю себя типичным интеллигентом, в принципе не может состоять ни в каком заговоре. Слишком для этого скептичен, слишком порядочен, извините, но я сейчас не о себе, а о типе. Такой тип может принять участие в игре, но, как только игра становится сколько-нибудь серьезной, он начинает ее бояться. У него могут быть возвышенные идеи, но конкретные шаги, которых требует от него развитие событий, всегда пугают его. Поэтому он всегда остается в оппозиции к людям дела. И в этом смысле его позиция крепка. Он всегда критик и, если угодно, аристократ.

Он робко взглянул на Орлову, она не возразила. Помолчав, сказала:

- Теперь отвечаю вам, комиссар, совершенно по делу. Как вы, конечно, уже поняли, главная страсть в Ельце - это распри с Орлом. Борьба эта до сих пор не утихла. Бедные Горшков с Бутовым некоторым образом явились ее жертвами. Видите, власть меняется, сама жизнь меняется, а что-то коренное остается. Ну, были, конечно, и горячие головы, которые относились ко всему всерьез. Последние из могикан - городской голова наш бывший, невинно убиенный, скажу прямо, Николай Павлович Ростовцев,, и Григорий Никитич Силантьев, его тоже уже нет. Люди замечательные. И деловые. И умные. Но что делают эти деловые и умные люди? Составляют списки правительства. Проекты будущего переустройства.

- А почему, вы думаете, убили Силантьева?

- Война всех против всех, - медленно проговорила Орлова. - Но он будто чувствовал, что его убьют. Такое ощущение было, что он сам стремился к смерти. Он... сложно жил последний год.

Взгляд ее на мгновение стал неподвижен и черен, как у Елизаветы.

- Ваши там, - она помедлила, - в ЧК ищут заговор. Мы в заговор не верим, но думаем, что эта смерть не случайна. Григорий Никитич предчувствовал ее, более того, знал о ней. Дело не в подметных письмах, но что-то случилось за несколько месяцев до смерти, что-то там такое повернулось не так. Мы не можем объяснить - что. Он не открывал своих тайн. Своих или чужих? Он сражался сам. За помощью не обращался. Я, пожалуй, примерно могу сказать вам, когда это «что-то» произошло. В марте - в апреле. Чувствовалось, человек ищет какого-то решения. А какого - мы не знаем. Знали бы, сказали. Навели б на след. Ибо с этой насильственной несправедливой смертью мы не примиряемся.

- Благодарю, понял, - кивнул Александр. - Значит, елецкий комплот, по вашему мнению, эфемерен. И тем не менее Силантьева убивают, и он ожидал смерти. Не мог ли кто-нибудь, допустим человек фанатичный, человек практической хватки, попытаться воспользоваться его именем, связями в своих целях? Идейных или корыстных.

- От этого никто не застрахован, - холодновато заметила Орлова.

- Верно, не застрахован. Не мог