разошлась с ним и вернулась в Нью-Йорк. Это графиня Оленска (Мишель Пфайффер). Он желает ее всем своим существом. Но сделать шаг в ее сторону неправильно – неправильно нарушить помолвку, нарушить планы общества на него, вступить в отношения с женщиной, которая уже была замужем.

Во время просмотра фильма я мысленно вернулся к первой картине Скорсезе «Кто стучится в дверь мою?» (1967), где мужчина влюбляется в женщину, а затем узнает, что она не девственница, и разрывается между влечением и католической моралью. И во многих других фильмах Скорсезе – «Злые улицы», «Бешеный бык», даже в преступном мире «Таксиста» – мужчины идеализируют женщин, а потом не могут смириться с тем, что женщины тоже люди, у них есть страсти и они не идеальны.

Поскольку многие фильмы Скорсезе «произросли» из улиц современного Нью-Йорка, из итало-американской субкультуры его молодости, новость о том, что он снимет «Эпоху невинности» по Эдит Уортон, многих удивила – так же, как если бы Абель Феррара[20] объявил, что снимает фильм по книге американского писателя Генри Джеймса. Только когда вы увидите фильм и поймете, о чем он, вы убедитесь, что этот материал – квинтэссенция Скорсезе.

По словам самого режиссера, все началось с того, что его друг Джей Кокс, бывший кинокритик журнала Time, подарил ему роман Уортон. А затем выступил соавтором в работе над сценарием.

«Мы стали друзьями двадцать пять лет назад. Поэтому тогда он не мог писать рецензии ни на один из моих фильмов: конфликт интересов. Мы остались друзьями из-за нашего интереса к кино. Мы знакомили друг друга с фильмами. И один из жанров, которые мне по-настоящему нравятся, – это костюмные драмы, даже самые дурацкие, вроде “Графа Монте-Кристо”. Когда мне было лет девять-десять, отец взял меня на показ “Наследницы” – первого костюмного фильма, который произвел сильное впечатление. Я не понимал всех деталей, но знал, что произошло нечто ужасное, поруганы доверие и любовь, а все так красиво одеты, и у них такие красивые гостиные. Я не понимал, как отец мог так разговаривать с дочерью, объясняя, что этот человек охотится за ее деньгами: “Потому что ты не умная и довольно невзрачная”. Вот такая сцена.

В 1980 году Джей дал мне “Эпоху невинности” и сказал: “Если ты захочешь снять костюмную мелодраму – вот твоя история”. Не имея в виду, конечно, что я Арчер или Эллен. Дело было в настроении, изысканно-болезненном и романтическом. Мысль о том, что достаточно простого прикосновения женской руки. О том, что, увидев ее в другом конце комнаты, он сможет прожить еще год. Это то, что является частью меня. К тому времени Джей знал меня довольно хорошо».

Скорсезе, которого знал Кокс, действительно ценитель изысканно-болезненной романтики. Однажды он сказал мне, что не может снова поехать в Венецию из-за романтических ассоциаций и не может смотреть фильмы некой студии из-за воспоминаний о женщине, которая там работала. Он улыбался, когда говорил об этом, даже смеялся над собой, но все же тогда не поехал в Венецию.

В Венецию он наконец отправился в августе, на кинофестиваль, и взял с собой мать, чтобы побыть вместе после смерти отца. Теперь он смотрит фильмы всех киностудий. «Думаю, я научился… принимать события или, по крайней мере, относиться к ним как в этой книге. Я прочитал несколько романов Эдит Уортон, они хороши, но, читая “Эпоху невинности”, я думал: “Да, это про меня”. Меня провела по лабиринту изысканная боль от невозможности завершить отношения».

«Викторианцы – самое сексуальное поколение».

«Это верно. Мне нравилось напряжение героя, когда приходилось продираться сквозь всю одежду, представлять оттенок ее кожи, прикосновения, ощущения, тепло, всё-всё-всё… Это конфликт, и это очень сладко. И еще: герой думает, что никто не замечает его чувств, но на самом деле всем все известно. Читая, я ощущал себя одним из персонажей Уортон. Я чувствовал себя так же, как они. И я понял, какой я дурак. И какой дурак главный герой. Мне понравилось, как ее проза просто расчленила его».

Было непросто найти визуальный эквивалент моментам, в которых персонажи испытывают глубокие переживания. К примеру, в первом эпизоде в опере, когда Ньюленд Арчер видит графиню в бинокль, понимает, что она вернулась в Нью-Йорк, и почти с первого взгляда осознает, что влюбился в нее. Диалога нет. Как Скорсезе передать возникшее чувство Арчера? Марти начинает объяснять, а я чувствую себя студентом его мастер-класса: «Мы смотрим сквозь его бинокль, видим то, что видит он. Но время идет иначе. Мы сделали стоп-кадр, экспонировали по одному кадру за раз и печатали каждый кадр по три раза, а затем соединяли три кадра воедино. Это похоже на то, что вы видите, когда смотрите в бинокль, но с бо`льшим напряжением. Он сканирует аудиторию, а затем отступает назад и останавливается на ней. На все эти эксперименты ушел почти год».

Такая стратегия заставляет почувствовать, что ты не только смотришь в его бинокль, но и переживаешь его чувства. Самое лучшее в фильме, на мой взгляд, это ощущение соучастия. В фильме звучит закадровый голос (Джоан Вудворд), но это не голос какого-то персонажа, а будто голос самого общества. Рассказчик говорит о «нас», подразумевая все глаза, устремленные на Арчера, Мэй и графиню, пока они ведут свою войну. И ощущение, что Арчер находится под контролем этого «мы», что он должен вести себя так, как ждут общество и невеста, приводит нас к великой последней сцене фильма.

Я не буду описывать эту сцену. Но скажу, что для Скорсезе она является не только итогом фильма, но и причиной его создания. В ней – откровение, показывающее, что любовь более сложна и скрытна, чем мы думаем, и что иногда, возможно, изысканная романтическая потеря более ценна, чем эгоистичное удовлетворение. В сцене есть фраза: «И подумать только, это была его жена…» Подумайте над этой фразой, говорит нам Скорсезе, и вы глубже поймете, как на самом деле устроена жизнь без компаса нашего маленького эго.

Близился вечер. Мы сидели в гостиной и пили кофе – в двухэтажной гостиной таунхауса, построенного в эпоху невинности, в комнате, где, возможно, когда-то пили чай такие люди, как Арчер, Мэй и графиня. Вдоль стен в комнате Скорсезе рядами стояли книги. Он сказал, что по-прежнему смотрит столько же фильмов, сколько и раньше, но и читает больше – «гораздо больше, чем в молодости. Я больше погружаюсь в прошлое».

«Как ты думаешь, с возрастом люди становятся более консервативными?»

«Только не старики, о которых думаю я… Не такие старые режиссеры, как Сэм Фуллер или Майкл Пауэлл.