Полина Степановна проснулась в холодном поту – больше она решила не ходить в консерваторию, не слушать ансамбль «Мадригал». А Вале-Валентине еще раз намекнула: пора замуж! Сама-то Полина уже состарилась и смирилась, что сын погиб, но Валя?.. Не надо ей ждать.

…А в новом сне матери Саши Романдина вспыхивали мгновенья ее многотрудной жизни. До 1914 года жили на берегу Волги, в селе, славно было, но отцу вздумалось перебраться в южные края и не землей заниматься, а «железками». Уехали в Баку, отец стал паровозных дел мастером. Вдруг упала бомба в их двор, разлетелся тандыр. На улицах появились солдаты в клетчатых юбках, а отца отправили на фронт, вручив ему бумагу с царской подписью и словом «Путеец». Только трех месяцев не прошло, как новая, с черной каймой бумага – «похоронка».

Ох, война, война, что же ты понаделала? В Баку рвались снаряды. Полинка осталась жива, только пришлось назад в село вернуться. Там, мол, бабушка, корова-кормилица… Но там ждал их страшенный голод – жара, ни капли воды. А потом еще тиф… Первой от тифа померла корова-кормилица, потом бабушка, мама… Как землетрясение, как извержение вулкана… Громили немецкие дома, жгли портреты Вильгельма, а сельская лавка опустела. На восток шли поезда с ранеными – без рук, без ног. Сколько всякого порассказывали! В Галиции, если шли мимо кладбища, непременно для бодрости пели песни.

Полина выжила, хотя два раза тифом отболела, выучилась, стала учительницей в младших классах – и с того времени (без всякой программы) читала все, что попадалось о той, о Первой мировой войне. Неужели нельзя было без нее? Вычитала, что английский король писал русскому царю: мы сделали все, чтобы предотвратить эту войну, но она все же разразилась. Удивил ее писатель Ремарк. Немец, а как по-доброму писал о русских, о военнопленных: «Странно видеть так близко перед собой этих наших врагов… У них добрые крестьянские лица, большие лбы, большие носы, большие губы, большие руки, мягкие волосы. Их следовало бы использовать в деревне – на пахоте, на косьбе, во время сбора яблок. Вид у них еще более добродушный, чем у наших фрисландских крестьян».

1

…Сработал закон отрицания отрицания, или чередования плюсов и минусов судьбы. Ведешь размеренную трудовую жизнь – а в нее врывается сногсшибательное событие, да еще и не одно.

А началось все с того, что в ту зиму Валентину не раз захватывала ангина, да еще сопровождавшаяся болями то тут, то там. Знающие, что надо делать и где лечиться, повезли ее на знаменитую Каширку, исследовали, обнаружили опухоль на груди и вынесли приговор: «Резать! Все резать, и верх, и низ». Нашелся другой, уверенный советчик, и он сказал: «Ехать! Немедленно ехать в Ашхабад. И еще: необходимы мужские гормоны, поняла? В Туркмении живет мой друг, профессор, ярый враг антибиотиков, у него своя система лечения. Есть какая-нибудь зацепка, чтобы взять туда командировку?».

Тина вспомнила о рукописи одного туркменского писателя, занудной до отчаяния. Издатели каждый год включали в план переводы – как же без этого национальная литература? Переводчик нашелся, но туркменского писателя надо было уговорить сократить рукопись чуть не вдвое.

– Вот и повод! Пишите заявление, что необходима командировка, – и ту-ту! Самолетом «Ту-104» в Ашхабад. Даю телефон и адрес!

В первый же вечер она оказалась в доме того писателя. Роскошь, ковры, шаровары, неудобное сидение на полу, дастархан – и то ли жена, то ли дочь молча носят восточные блюда с угощениями. На ковровом полу сидел еще один гость – грузин, который объяснял что-то про «Витязя в тигровой шкуре» – поэму хотели перевести на туркменский язык. Как же тут без посредника – русского языка?

А в углу притулился какой-то странный человечек – пузатый, маленький, сельский завмаг, видимо, родня хозяина. Он ухитрился изнасиловать женщину, и его ждал суд: он все время вертел в руках два золотых царских рубля. Тина поняла: это мощная взятка, и тот надеется с помощью писателя выйти сухим из воды. (О, каким всемогущим в те годы было имя писателя!) Человек, похожий на клопа, не произнес ни одного слова, только звенел рублями.

Следующий день хозяин посвятил московской гостье: показал экзотику Туркменистана – восточный базар с янтарями, серебром и бусами, аксакалов в белых папахах, стоявших по кругу и не дозволявших их фотографировать. Съездили в Бахарденское ущелье, – под землей в слабом свете единственной лампочки зеленело озеро, окруженное черными скалами. Подземные лечебные воды, говорили, распространяются далеко, аж до Афганистана.

Экзотика, всюду экзотика, даже страшно: на обратном пути среди глинистой пустыни встретилась колонна арестантов, бритых, в телогрейках, глаз не видно.

Зато на следующий день Валентина сама добралась до профессора с ласковой фамилией Венчиков, и там ее ждал чудный вечер. Домик на краю города, сад, двор, обвитый виноградом, европейский стол, все скромно, по-медицински чисто. Жена профессора только что вымыла деревянные полы, и это нелегко, ведь ей лет 70, зато румянец и сама она излучали энергию. Уж не результат ли это биотиков, которые исповедует ученый?

В кабинете профессора, полном книг и восточных статуэток, состоялась занимательная беседа. Она еще не завершилась, как вдруг за стеной послышалось такое пение, такой мощи аккорды, что Валя замерла. Певец, пианино?.. Вот тебе и глинобитный домик, и окраина!..

Голос перекрыл всё предыдущее, поглотил и Каширку, и вчерашний день, и сегодняшний. Валя, несколько ошалевшая, села за общий стол, весьма скромный. Пианист сидел к ней спиной, она видела лишь его словно выточенный из гранита профиль; руки совсем некрупные, даже изящные, но какая мощь в аккордах! – и какая нежность при затихающем «пиано»!

Тина поняла, что – или погибнет, или воскреснет после нескольких лет одиночества.

Оставалось два дня до отъезда. Музыкант по имени Кирилл пригласил ее в дом приятеля: «Вам понравится, не пожалеете».

Никогда Валентина не бывала в таких компаниях. Их было человек шесть, и все немногословны, но, казалось, понимали друг друга молча. А слова были особенные: «Вы родились в год Дракона – я угадал? И, как мне кажется, под знаком Весов. У меня контакт с этим знаком», – сказал смуглый светловолосый юноша. Другой: «Мир долго пребывал в Хаосе. Но в „сущностях“ сделали пять отверстий – и все стало на место».

Кирилл потирал маленькие руки (он явно скучал без пианино) и говорил тоже непонятно:

– Я «заторчал» на труде некой Алисы Бейли. Ребята взяли меня «в долю», и я умудрился за месяц выдать почти двести страниц перевода. Очень многое извлек из этой новой «модели». Опять-таки астрологической, но применительно к тем, кто вышел на сознательный путь самораскрытия; тут, оказывается, возникают несколько иные влияния… А путь – неотождествление себя со своими образами (эмоциями, мнениями и так далее), то есть отделение себя от них. Мало-помалу пробираешься к подлинному «я», которого мы не знаем, хотя и являемся им.

«Что это за жаргон – „заторчал“, и как это – „неотождествление себя с эмоциями“?» – Валя слушала молча.