С полным пренебрежением к рекомендациям психоаналитиков, призывающих облекать любые проблемы в словесную форму, Бетти решила, что никогда не скажет Антону, что подразумевается под «всем остальным». Она тоже имеет право на свободу выбора.

После долгих блужданий по лабиринтам воспоминаний она поняла, что перед ней всего два пути: забыть или простить.

Простить? Но кого? Их было слишком много – преступников и их сообщников. Некоторые из них действовали с холодным упорством. Например, Кэти.

Девочка, через которую она познакомилась с Кэти, была не виновата. Испуганный маленький зверек, ищущий выход из ловушки, в которую его заманили.

Антон задал всего один вопрос: Бетти собирается ответить на призыв к свидетелям?

Его волшебная тетка смутилась. Она всегда любила недоговаривать. Робин бросил взгляд на часы. Антону пора домой.

Благодаря случайно возникшему вопросу насчет Me Too, на который Антон так и не ответил, он получил возможность распутать историю, превратив ее просто в историю. Что это – привилегия или долг, он еще не разобрался.

Все семьи похожи на покупателей в супермаркете, которые набивают тележки китайскими игрушками и джинсами, сшитыми в Пакистане, хотя прекрасно знают, в каких условиях произведены эти товары. В семье знание неразрывно связано с забвением; забвение необходимо, чтобы продолжать набивать тележку.

В каждой семье существует свой уникальный язык. Некоторые слова настолько туманны, что теряют смысл. Сложная история. Другие тяжелы, как ночная тьма. Сменить тему. Семьи владеют рецептом изготовления бесцветных слов: если в одном из них вдруг вспыхнет яркая искорка, его мгновенно погружают в концентрированный раствор отрицания, пока от него не останется только контур: жених.

Бетти поговорила с ним, но ничего не изменилось. Антон продолжал занимать за столом свое подростковое место и послушно жевать то, что ему подавали, не слыша ничего, кроме движения собственных челюстей, перемалывавших еду в кашу.

Он без конца возвращался мыслью к тому, что отныне представлялось ему очевидным: замалчивание истории было результатом совместных усилий и семейной солидарности. Постоянное беспокойство за Бетти-не-имеющую-будущего маскировало нерешенный вопрос, связанный с ее прошлым. Все без исключения толкали ее вперед, словно заводную лошадку. От нее требовали стать блестящей посланницей белых лебедей Франции, балетным символом интеграции – разве это не стоило нескольких заметенных под ковер подробностей? Бетти – чистокровный скакун ослепленных мечтами родственников. Да попросту слепых. И Бетти вплоть до совершеннолетия только сжимала зубы и кулаки.

А потом на нее обозлились, как на лживую рекламу, сулившую от вложенных средств сказочные прибыли, оказавшиеся более чем скромными.

После ужина Антон позвал отца и сестру к себе в комнату и прочитал им обращение к потенциальным свидетелям. Если Бетти ничего не расскажет, он сделает это за нее.

Он намеревается присвоить себе прошлое, которое ему не принадлежит? И все только потому, что в день его рождения она проявила некоторый интерес к горячей теме?

С чего он взял, что может в его возрасте судить о состоянии тетки? Он подумал о последствиях для той, кому собрался «помочь»? А что, если молчание Бетти – это ее добровольный выбор, ее укрытие и убежище?

Надо с осторожностью относиться к своему желанию «помочь» кому-то разоблачениями. Направляя свет истины – без ее согласия – на женщину, которая обрела уютное существование в своем виртуальном мире, ты только причинишь ей боль.

– Почему бы тебе не оставить мою сестру в покое, – тихо сказал отец Антона и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Дафина, сидевшая рядом с ним, взяла его за руку.

Курсор метался по странице, словно стрелка бесполезных весов, не способных склонить Антона к тому или иному решению.

Дело фонда «Галатея» (см. наши выпуски от 19 и 20 сентября) всплыло после того, как в компьютере одного из предполагаемых организаторов этой сети и члена «отборочной комиссии» фонда обнаружили папку, содержащую более 400 фотографий девочек, с 1984 года подававших заявки на соискание несуществующей стипендии.

Учитывая масштаб дела, было решено обратиться с призывом к свидетелям, тем или иным образом взаимодействовавшим с указанным фондом.

Были созданы телефон горячей линии и почтовый ящик с адресом [email protected]. Идет работа над анализом снимков, внесенных в базу данных Европола. Для продолжения следствия чрезвычайно важно получить свидетельства жертв, в настоящее время достигших совершеннолетия. В 1990 и 1992 годах в полицию уже обращались родители двух девочек, но дело было закрыто за недостатком улик. Свидетельские показания одной из жертв, фигурирующей под псевдонимом 0.2, позволили установить, что вербовка велась самими пострадавшими, преимущественно в коллежах восточных пригородов Парижа. По-видимому, нежелание жертв, происходивших в основном из малоимущих или неблагополучных семей, давать показания вызвано страхом обвинения в соучастии.

Одновременно с началом следствия в фейсбуке появился еще один призыв к свидетелям на странице продюсерской компании Elvenid, планирующей съемки документального фильма на эту тему.

Клео сидела в постели, размышляя о прошедшей ночи, словно ощупывала себя после падения. После прочитанной накануне статьи в ее сны не прокралось ничего, ни одна фигура из прошлого, ни одна деталь; ей не снились ни коллеж Жана Масе, ни станция скоростного метро, ни площадь мэрии с катком, который по весне превращался в болото, ни затхлый запах травы, прилипшей к серым камням.

Ночь, медленная и пустая, ничуть не пострадала от 1984 года. На столе в гостиной стоял компьютер, и его плоский экран ждал, издевательски готовый в любую секунду выполнить любой поисковый запрос.

Неблагополучные семьи. Неполные семьи. Малоимущие.

Социология не сулила ей ни одного оправдания. Ни с какой точки зрения.

Она распахнула балконную дверь, нарушив жарко натопленную тишину квартиры. В сквере напротив родители снаряжали детей – шлемы, налокотники, наколенники, – словно в преддверии неминуемой катастрофы. Подросткам они дают телефоны, позволяющие определять их местонахождение, крадут пароли от их аккаунтов в соцсетях и гордятся собственной бдительностью. Клео подумала о том, что всегда остается мертвый угол, куда проникает незатейливая музыка Кэти, не слышная родителям. Она думала о незамеченных мелочах и ароматах, предвестниках неизбежной трагедии.

Где-то, в каком-то вечном архиве, до сих пор хранится фотография тринадцатилетней Клео, претендентки на стипендию «Галатеи».