у полуденных дверей. И в той час от святаго тела бысть многим людям исцеление…»

Через четыре столетия на месте обветшавшего Преображенского собора, строенного новгородцами, был возведен новый. 2 июня 1819 года в нововозведенном соборе был устроен придел во имя Иулиании, а в 1906 году по случаю пятисотлетия ее кончины часовня была перестроена и освящена как церковь во имя святой княгини.

Еще через сто лет, 5 февраля 1919 года, рака с мощами святой была вскрыта представителями новой власти.

Через год, 25 августа 1920 года, наркомат юстиции распубликовал особый циркуляр, коим предписывалось: «местные исполкомы при соответствующей агитации последовательно и планомерно проводят полную ликвидацию мощей».

В 1930 году Преображенский собор, где покоились мощи святой Иулиании, был закрыт, мощи исчезли. Собор с тех пор так и остается недействующим.

А Иулиания все плывет по небесной реке, ни боли от ран, ни гнева на убийц своих не чувствуя. Да и какая боль может быть у нее, венец за верность и муки получившей?

«У кошки – боли, у собаки – боли! А у Уленьки – не боли, не боли!»

И улыбается, как в детстве, когда добрая и мягкая нянька качала ее на руках, и смеется.

Марк

В Европе холодно. В Италии темно…

Осип Мандельштам

Ранним утром императорская триера бросила якорь в гавани святого Николая в Лидо. Вскоре прибыли и остальные греческие корабли с патриархом, епископами и знатными мирянами. В первый день императора посетил только дож со свитой; главный прием был приготовлен на следующий день.

И прием этот был воистину царским.

Дож прибыл на расписном корабле-бучентавре; следом шли еще двенадцать кораблей, расписанные и украшенные резьбой; развевались знамена, непрерывно играли трубы и прочие мусикийские орудия, их гудеж смешивался с плеском волн, шумом народа и криками чаек.

«На носу корабля, – вспоминал очевидец, – были два золотых льва, а посреди их – золотой двуглавый орел, который был подвижен всеми частями, и он то обращался к императорской триере, то расправлял крылья и поднимал головы, при восторженных восклицаниях и пении труб».

8 февраля 1438 года Венеция встречала предпоследнего греческого императора Иоанна Восьмого Палеолога.

То, что при его преемнике Константинополь будет захвачен сельджуками, знать, разумеется, никто не мог. Все так же высились городские стены, все так же парил над Босфором купол Святой Софии, увенчанный крестом. Царствующий град оставался; значит, оставалась и империя.

Ревели трубы, золотой двуглавый орел – символ империи – расправлял крылья и поднимал клювастые головы. Пусть даже в виде механической игрушки на носу венецианской триеры.

Император прибыл заключать мир с архиепископом Римским. Или, как его называли латиняне, папой. И просить у него помощи для защиты от сельджуков, которая была грекам ох как нужна.

Но для этого надо было преодолеть раскол, в котором почти четыре столетия пребывали Восточная и Западная церкви. Таково было условие, которое выдвинул папа Евгений. С этой целью императора и сопровождали патриарх Иосиф и епископы.

Епископ Эфесский Марк спокойно оглядывал проплывавший мимо него город. Приступы морской болезни отступили; звуки труб, крики чаек и венецианская роскошь не слишком его занимали; все мысли были о предстоявшем соборе.

Марку сорок шесть лет. Он происходит из благородного трапезундского рода Евгеников. Отец его, Георгий Евгеник, обладал прекрасным почерком и дослужился до чина сакеллия. В обязанности сакеллия входило наблюдение за всеми приходскими церквями. Еще отец заведовал школой, в которой успел отучиться и Мануил – так до монашеского пострига звали Марка.

Георгий умер рано, оставив двух сыновей, тринадцатилетнего Мануила и пятилетнего Иоанна. Мануил заменил Иоанну отца, став его первым учителем.

Теперь Иоанн Евгеник плывет на одной триере с Марком, в свите патриарха. Триеры уже входят в Венецию, и солнце светит все ярче, и отсветы от бликов шевелятся на прижатых к каналам зданиях.

«Весь город сотрясался, выйдя встречать императора, и был великий шум и ликование. И мы приходили в великое исступление, видя в этот день многодивный храм Святого Марка, до небес высящиеся палаты Дожей и величественные жилища других правителей, украшенные многим золотом и прекрасным камнем».

То, что многое из этого «золота и прекрасного камня» было похищено крестоносцами из Константинополя, греки помнили хорошо.

В Венеции они пробыли около двадцати дней.

28 февраля отбыли в Феррару, где и должен был состояться собор. Там их уже нетерпеливо дожидался папа Евгений.

Снова гремели трубы, гарцевали кони, шумели и рукоплескали толпы. Папский двор во всем великолепии. Сам папа Евгений. Слегка усталый взгляд, тяжеловатый подбородок, поджатые губы.

Возникла первая заминка.

Ожидалось, что патриарх вместе со всем своим епископатом падет и облобызает папе стопу. Как же могло быть иначе? Таков был исстари заведенный папами обычай. Императоры, короли, не говоря о прочих епископах Запада, – все аккуратно вставали на колени и лобызали.

А греки заупрямились.

– Откуда папа имеет такую привилегию, – спросил патриарх, – какой церковный собор даровал ему это?

Из парадной залы папского дворца встреча была срочно перенесена в маленькую комнату. Здесь, почти без свидетелей, первосвященники быстро облобызались, и патриарх отбыл в предназначенные ему покои, провожаемый задумчивым взглядом папы.

Нет, папа Евгений IV был не хуже других пап. В чем-то даже лучше. Неприхотлив и аскетичен в быту, чужд кумовства, милостив к бедным. Поощрял искусства, пытался вернуть потускневшему Риму былой блеск. Возродил Римский университет; приблизил к себе скульптора Донателло, художников Фра Анджелико и Пизанелло, архитектора Филарете – автора проекта идеального города. Выдающиеся имена, жемчужины гуманизма. Немало гуманистов было и среди итальянцев – участников собора.

Такова была эпоха, эпоха Возрождения. Европу сотрясали войны и чумные эпидемии. Жизнь сделалась хрупкой; ее радости, чувственные и умственные, – как никогда желанными. А вера в человека и его возможности стала столь сильной, что потеснила веру в его небесного Творца…

9 апреля 1438 года собор был торжественно открыт.

Папа Евгений со своими епископами воссел слева. Император Иоанн и прочие греки заняли скамьи справа.

Папа по первоначальному замыслу должен был восседать в центре, на возвышении, но греки снова воспротивились. Папа, вздохнув, согласился.

В центре теперь лежало Святое Евангелие.

Наконец все расселись, заняли свои места переводчики. Из рядов греков поднялся епископ Эфесский Марк, которому было поручено выступить от Восточной церкви.

Чуть откашлявшись, Марк Евгеник заговорил.

Марк рано прославился подвижничеством и образованностью. Он изучал риторику у известного ритора и ученого того времени Иоанна Хортазмена, а философию