– у Георгия Гемиста Плифона – последнего великого греческого философа, горячего последователя Платона и тайного почитателя античного язычества. Последнее, впрочем, обнаружится, лишь когда престарелый Гемист вместе со своими бывшими учениками, братьями Евгениками, будет в Италии.

Именно Георгий Гемист принесет в Италию учение Платона, о котором до этого в Европе имели смутное представление. Здесь же он издаст платоновские диалоги, что послужит толчком к возникновению во Флоренции знаменитой Платоновской академии.

Возрождение цвело не только на Западе – в греческих землях оно началось даже раньше. Здесь античных авторов никогда не забывали; как писал один ученый итальянец, живший в Константинополе: «В домашних беседах они до сих пор говорят на языке Аристофана и Еврипида, на языке афинских историков и философов, а слог их произведений еще более обработан и еще более правилен».

В тринадцатом веке дряхлеющую и усыхающую империю неожиданно охватывает такое цветение духа, какого она давно уже не видала. При дворе отца императора Иоанна, Мануила Второго, устраиваются публичные «театры», где читаются философские и риторические произведения; эти «театры» посещал и учитель будущего эфесского епископа, Иоанн Хортазмен.

Да и сам Марк, уже в молодости блиставший ораторскими талантами, а в двадцать четыре года возглавивший школу риторов, тоже мог бы считаться человеком Возрождения.

Мог бы… Но не мог.

Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого.

На соборе, открывшемся в Ферраре, предполагалось то, «что сверх этого». Предполагалась сделка. Догматические уступки – в обмен на военную помощь. Так видели это в папских покоях. Это понимали и сами греки. Это понимал епископ Марк. Но вначале еще надеялся, что латиняне в чем-то признают и свою неправоту. Прежде всего неканоничность включения в Символ веры злополучного «…и от Сына…». Filioque.

Папа Евгений колебался.

Внешне это, конечно, никак не выражалось: негоже князю церкви выказывать неуверенность. Все те же поджатые губы, пристальный, чуть усталый взгляд.

Он спокойно выслушал выступление епископа Марка. Ни одна жилка не дрогнула на лице первосвященника.

Да, все, что говорил этот эфесский епископ, было справедливо. Добавление в Символ веры положения, что Дух исходит не только от Отца, но и от Сына, было сделано Римом позднее. Уже когда Символ был давно утвержден, и всякое дальнейшее изменение его объявлялось ересью. Но… Сделано-то оно было из благочестивых побуждений. Для борьбы с арианами, принижавшими божественную природу Бога-Сына. И Рим далеко не сразу пошел на это добавление. Только при папе Бенедикте в начале одиннадцатого века под давлением германцев, от помощи которых сей муж весьма зависел. Но теперь, когда Filioque вошло, так сказать, в плоть и кровь Западной церкви, признать его ошибочным… Невозможно. Начнутся новые расколы, теперь уже не с этими жалкими греками, а внутри самой, самой его Римской церкви.

А дела в ней (папа задумчиво поглаживал подлокотник своего трона) и так идут не гладко, своих нестроений хватает. Всего каких-то пять лет назад собор в Базеле попытался оспорить верховенство папской власти, навязать ему, папе Евгению, реформу… С немалым трудом удалось тогда распустить это адское сборище и успокоить мятежных епископов. И то не всех. Французы наотрез отказались прибыть в Феррару. И теперь, после стольких трудов по умиротворению, признать справедливыми доводы этого грека, Марка Евгеника…

Тяжелые восковые свечи, которыми освещалось заседание, горели с легким невеселым треском. Из окон в вышине пробивался свет и отражался в холодном мраморе стен.

Папа принял решение.

Потянулись долгие, изнурительные заседания.

Латиняне держались единым фронтом. Между греками единства не было.

Марк продолжал выступать, доказывая ложность Filioque и других догматических нововведений, принятых латинянами. Вначале за его спиной, где сидели прочие греки, звучали возгласы одобрения. Затем таких возгласов стало все меньше; все чаще возникала напряженная тишина, в которой иногда проносился недовольный шепот. Недоброжелатели Марка, прежде таившиеся, осмелели.

Какое-то время Марка поддерживали император и патриарх. Но император часто отлучался из Феррары, охотясь в ее живописных окрестностях. А патриарх… Патриарх был уже стар. И желал, чтобы весь этот бессмысленный собор, весь этот театр, как можно скорее завершился. Скорее бы домой!

Того же желали и прочие греки. Они тоже устали. От заседаний в храме, в котором и в солнечный день царил пробиравший до костей холод. От слухов о чуме. Но главное, от бедности: обещанное папой денежное пособие постоянно задерживалось; чтобы прокормиться, приходилось продавать свои вещи… Скорее бы домой!

А Марк все выступал. Все доказывал, все убеждал.

Дух исходит от Отца. От Отца через Сына, но не от Сына.

Для латинян это казалось догматическим крючкотворством. Если через, то, значит, и от.

– Нет, – возражал епископ Марк. – Тепло сообщается через лучи, но источником его являются не они, а Солнце. Тепло исходит от Солнца – через лучи. Так же и в Пресвятой Троице…

Фи-лио-кве! Одно слово, одно маленькое слово, добавленное в Символ веры, меняло всю суть христианства. А вместе с ней – и все последующее движение человеческой мысли, культуры, истории.

«Отцы Римской церкви, – пишет философ Юлия Кристева, – …логизировали Троицу, усматривая в Боге простую интеллектуальную сущность, представляемую по двучастной схеме: Отец порождает Сына; Отец и Сын как целое производят Дух. Эта аргументация Filioque, развитая благодаря силлогистике Ансельма Кентерберийского на Барийском соборе 1098 года, будет подхвачена Фомой Аквинским, который закрепит ее. Ее преимуществом окажется то, что она утвердит, с одной стороны, политическую и духовную власть папства, а с другой – автономию и рациональность личности верующего, отождествленного с Сыном, обладающим силой и достоинством наравне с Отцом».

Действительно, если папа объявлялся «наместником Сына Божия» (Vicarius Filii Dei), то «возвышение» Христа через добавление Filioque подразумевало и возвышение папы. А в пределе – любого человека. Ибо если папе позволено уравнивать себя с Христом, то чем его хуже тысячи, миллионы чад Римской церкви?

Возникнув на волне борьбы с арианством, Filioque парадоксальным образом приведет к возрождению арианства. Нарушилось тончайшее равновесие в истолковании Троицы – и вот уже Бог понимается как отвлеченная, абстрактная сущность; в Сыне Божием – напротив, выходит на первый план человеческое, плотское начало, «повышенное» до Божественного. Так Христа изображали на своих мозаиках ариане. Так же Христа снова начнут изображать и в ту эпоху, когда проходил Феррарский собор. У живописца Фра Анджелико, входившего в круг папы Евгения, Христос выглядит как обычный, земной человек; на Его божественную природу указывает лишь позолоченный нимб… И этот реализм будет все возрастать и углубляться. Менее чем через сто лет после Феррарского собора будет создано самое физиологичное изображение Христа –