– Желаю вам долголетнего счастья, дева, подобная утреннему лотосу. – Он смотрел на нее почтительно, но, может быть, в глазах его мелькнуло знакомое и желанное ей тепло.

Кукачи-хатун еще раз поклонилась и пошла к двери. Вдруг она уронила янтарные четки и, закрыв лицо руками, заплакала. Евнухи засуетились, заохали, подхватили ее и унесли.

Осталась только тонкая китаянка – морской загар еще не сошел с ее рук. Она подняла подарок венецианцев и тихо удалилась маленькими осторожными шажками.

Скуластое лицо хана Гайхату приняло брюзгливое выражение. Он недовольно поморщился, но потом с усмешкой пожал плечами и поманил своего визиря – тучного моложавого перса с подстриженными усами и голым подбородком. Перс торжественно держал пухлыми пальцами золотые охранные пайцзы. На двух были изображения кречетов, на третьей – лев, а на четвертой надпись, которую визирь громко прочитал, искажая и растягивая слова монгольского приказа:

– Властью вечного неба имя хана должно почитаться и восславляться на многие годы, и каждый, кто не будет повиноваться, подлежит казни, а его имущество конфискации, и, сверх того, этим трем послам следует оказывать почет и всяческие услуги во всех землях и странах, как если бы это был сам хан, и они освобождаются от всяких платежей, и им следует давать лошадей и столько проводников, сколько потребуется.

Венецианцы остались в Тавризе. Оказалось, что уехать отсюда не так просто. Добраться к портам Сирии невозможно, ими владел пока египетский султан, а между завоеванной татарами Персией и мамелюкским Египтом постоянно происходили военные раздоры.

В самой Персии то в одном, то в другом месте вспыхивали мятежи. Монгольские нойоны и тюркские беки то объединялись, то, враждуя между собой, выдвигали своих претендентов на престол. Народ, придавленный гнетом завоевателей и продавшихся им персидских князей, бедствовал и, бросая дома и пашни, прятался в диких горах.

На Кавказе хан Газан с сильным войском не собирался никому уступать. Кругом кипела война, и золотые пайцзы Гайхату казались ненадежными.

Прошло полгода. Однажды вечером в одной из отдаленных комнат большого дома, предоставленного купцам Поло по приказанию хана, за низеньким столиком сидели Никколо, Маффео и Марко и занимались странным делом.

Перед ними, сверкая гранями при свете двух медных ламп, лежала груда драгоценных камней огромной цены. Тут были рубины и алмазы, купленные еще на Памире, сапфиры и смарагды, накопленные за долгую службу у великого хана, цейлонские и индийские рубины и камни, приобретенные на базарах Аравии и Ормуза. И эти драгоценности купцы собственноручно зашивали в грязные, отвратительные лохмотья, скомканные у них на коленях.

Дверь в комнату охранял молчаливый приземистый татарин – слуга Марко, окрещенный им и названный Петром.

Продолжая работать иглой, Никколо говорил:

– Я думаю, для отвода глаз надо нагрузить пару верблюдов самыми дешевыми тканями.

– Пару – много, – возразил Маффео. – Как бы не показалась подозрительной бедность нашей одежды…

– И все же надо взять с собой кое-какой товар, чтобы не казаться уж совсем нищими, – подумав, сказал Марко.

– Ладно, прикинем еще… – Сказанное купцами было таинственно, странно и непонятно. Занятие их тоже казалось подозрительным. Никколо достал из мешочка, висевшего на груди, старинную печать с гербом: три галки на серебряной полосе. Купцы, вздыхая, смотрели на свой герб и вспоминали Венецию.

– Ничего, – усмехнулся Маффео, – галкам остался последний перелет.

– Опасный перелет… – отозвался Никколо, пряча печать.

Тихим прохладным утром, еще до восхода солнца, верблюжьи караваны начали свое шествие во все стороны света витиевато-извилистыми, древними и зыбкими, упорно проторяемыми путями. Один из них направлялся на север, к горам седого Кавказа.

Погонщики медленно шли вдоль длинного ряда верблюдов, связанных волосяными веревками за хвосты и ноздри. Тучные персидские купцы покачивались на горбах, опустив на лицо широкий конец тюрбана. Паломники, дервиши и другие присоединившиеся к каравану путники шагали пешком или сидели на спинах маленьких терпеливых осликов. Три десятка всадников с копьями и тугими тюркскими луками охраняли купцов и их достояние.

Венецианцы, одетые в грубые пыльные лохмотья, ехали на ослах. Рядом шли верный Петр и другой татарин – слуга Никколо.

Солнце вставало из-за моря, называемого Гилянским или Абескунским. Звенели бубенцы, ревели ослы и верблюды, погонщики тянули унылую, с гортанными переливами песню. Это были знакомые Марко, но, может быть, последние звуки на дорогах Востока.

– Эге-гей, Датуна, башенный! Каким сном спишь! Голова к мутаке приросла? – Голос Молодой, звонкий спугнул тишину. Стоявший внизу сдвинул на затылок папаху, откинул рукава и весело уперся кулаками в бока.

Между зубцами башни показалось толстое нахмуренное лицо:

– Особенное что-нибудь случилось? Зачем кричишь как бешеный?

– Дядя Датуна, караван из Тебриза давно у ворот топчется! Купцы с досады бороды свои жуют! Скорее опускай мост! Вон начальник гзири сюда бежит…

– Чтоб им всем подохнуть! Чтоб им рожи парша изъела! Ночь на дворе – спать людям не дают, днем – кусок хлеба с сыром не проглотишь…

Ворча и отплевываясь, Датуна растолкал помощника:

– Вставай, Иванэ, служба от нас понадобилась.

– Торопись, мугалы не терпят промедления, – не унимался голосистый молодец. – Смотри, отрубят тебе голову вместе с длинными усами. Вай, что делать тогда будем?

– Замолчи ты, ишак несчастный!

Из караульного помещения, зевая, выходили воины-грузины в шлемах, кольчугах и налокотниках. Высокий копейщик сказал молодцу в папахе:

– Все зубы скалишь, даже в темноте видно! А мы здесь забыли тепло домашнего очага и смех детей.

– Э, э… зачем жалуешься? Все живут сейчас будто проклятые. Мои отец и старший брат были искусные амкары-медники. Мугалы давно угнали обоих. Целый день я бегаю в поисках заработка, чтобы уплатить подати и прокормить себя и старую мать. Вот теперь – посыльный у пузатого начальника гзири. Вай ме!

Первые утренние лучи скользнули по лесистым склонам Мтацминды.

Караван проходил по подъемным мостам через тройные стены Тбилиси. Надменные бугуры несли в мешках и кувшинах розовое масло Шираза, рис, миндаль, изюм и сахар жаркого Мазандерана, подобные сказке, многоцветные хорасанские ковры, жемчуга, украшения и лекарства с базаров Ормуза и множество тюков с хлопком и шелками из других областей Персии.

Тяжело дыша, к сторожевой башне подошел тучный человек в белой папахе, подпоясанный чеканным серебряным поясом.

– Где Гиви? Где собачий сын? – грозно закричал он.

– Зачем сердишься, батоно? Гиви все исполнил, как ты приказал, всегда быстрые ноги имел…