На экране показался вокзал с блестящим новым поездом.

– Ничего себе у них поезда, – произнесла Яга. – Были б у нас такие поезда…

– Тс-с!

Мужчина взял мальчика на руки и понес, обнимая, мимо вагонов поезда, и мальчик через его плечо смотрел на прощающихся у перрона людей. По экрану поплыли разные лица – надутого мужчины, военного с низко надвинутой на лоб фуражкой, женщины, смотревшейся в маленькую пудреницу.

– Короче, там собрался народ разный. Кто-то из них был одинок, а кто-то – злой, короче, кто-то – эгоист, – сказала Анюта. – А кто-то – даже наркоман.

На экране появилась голая рука и пальцы, стучащие по венам. Ложка над свечой. Лицо девушки с длинными льняными волосами.

– А эта на Салееву похожа, – сказала Яга.

– Че, блядь, как наркоманка, сразу на Салееву! – дернулась Салеева.

– Тихо! Смотрите, что дальше будет.

Музыка вдруг оборвалась, и зажегся красный глаз семафора, который дергался, и будто раскаленная близостью вечера планета заглядывал в склоненные над ним лица. Раздались ритмичные удары, похожие на стук металлического сердца. Пролетела большая птица. Мальчик, играя, открыл люк у моста и провалился в него. Поезд приближался, за ним неслась, длинная, как шарф, полоса клубящегося дыма, валившего из трубы. Мелодия складывалась из стука колес. Анюта подняла голову и торжественно оглядела всех.

– Произошла трагическая ошибка. Ему надо теперь сделать выбор, – в голосе Анюты зазвучали нотки злорадного ожидания.

– Че за выбор? – напряженно спросила Яга.

– Дать умереть своему сыну или всем людям в поезде.

– Бля-а-адь… – протянула Яга. – Всем людям в поезде пусть даст умереть.

– Что он сейчас сделает – это вообще… – сказала Анюта.

Мужчина опустил рычаг. Поезд пронесся по мосту. Мужчина выбежал на станцию, куда прибывал поезд, и пока вагоны проходили мимо него, хватал себя за голову, бил по воздуху руками и кричал. Из вагонных окон на него смотрели люди. Он встретился глазами с наркоманкой. Его рот застыл в беззвучном крике и на лице образовалась черная дыра. Наркоманка выпустила из рук ложку и смотрела на него, пока поезд медленно проезжал мимо. Лицо ее упало следом за ложкой. Она привалилась льняной головой к стеклу, за которым бежал редкий пролесок.

Камера переместилась. Экран снова показал станцию. По ней шла наркоманка в другой одежде, несколько лет спустя. На руках она несла ребенка в голубом комбинезоне. Напротив нее стоял мужчина в той же черной шапочке. Они снова встретились глазами, наркоманка ему улыбнулась. Прошла мимо. Ребенок выглянул из-за ее плеча и улыбнулся. Мужчина сделал вдох. Мужчина хватал что-то губами, но было видно, что выдох застрял у него в груди. Наконец он тоже улыбнулся и поднял руки к небу.

Экран погас, Анюта спрятала телефон в карман, закрыла лицо руками и заплакала. По пигментным пятнам Салеевой тоже текли слезы. Яга, не мигая, смотрела в окно, встречаясь взглядом с солнцем, наконец нагнувшимся до салеевского этажа. В глазах Яги горела ненависть.

– Так-то он мог наплевать на всех и спасти своего сына, – сдавленным голосом произнесла Анюта.

– Так и надо было сделать, – Яга сузила глаза. – Наплевать на всех и спасти своего сына.

Анюта убрала руки от лица. Оно у нее было спокойным и строгим. Она покачала головой.

– Это был тяжелый выбор, – сказала она. – Но Бог тоже своим сыном пожертвовал ради нас.

– Этот мужик на зэка больше похож, – сказала Яга. – На Бога не тянет.

– Это – метафора, – сказал Миша.

– Если б моя мать меня б убила, чтоб других спасти, нахуй она мне, такая мать, нужна? – сказала Яга. – Какая мать она после этого?

– Бог пожертвовал Иисусом, чтобы всех нас спасти! – крикнула Анюта.

– Было б ради кого жертвовать, – мрачно сказала Яга.

– Бог всех любит! – визгнула Анюта.

– По тебе оно заметно, – огрызнулась Яга.

На Анютинах щеках выступили два пятна, похожие на румяные яблоки.

– Че ты, блядь, Яга, людей оскорбляешь? – спросила Салеева. – Не все же такие эгоисты, как ты.

– Я эгоистка?! – Яга надула щеки. – Ты охуела, Салеева? Я когда на заправке работала, я че, вас всех на халяву не тащила? Я, блядь, тут одна – человек, блядь. Все это знают. Меня будут бить, я никого не подставлю! Эгоистка… вообще… Если, блядь, отец своего ребенка не любит, че, блядь, он весь поезд чужих людей любит? Сначала своих люби, потом чужих полюбишь. Показывают, блядь, всяких ебанько…

– Просто это – метафора, – повторил Миша.

– Да пошел ты на хуй со своими метафорами! – взорвалась Яга. – Одно, блядь, умное слово знает и повторяет, как попугай. Мне что метафора, что хуяфора – один хуй, на хуй!

– Я тогда вариться пойду, – сказал Миша, вставая.

Анюта с Салеевой ушли за ним. Яга осталась сидеть на полу. Невидящими глазами она смотрела на балкон, на котором продолжал играть мальчик, рукой описывая дугу над урной. А красная машинка все мчалась по невидимому мосту. Яга оглянулась на дверь, поднялась, скрипнув коленками, на цыпочках подкралась к балкону. Протянула костлявую руку и дотронулась до волос мальчика. Он обернулся и посмотрел на Ягу против солнца снизу вверх. Нижняя губа его сильно западала под верхние зубы, а глаза оказались темными, почти непроницаемыми, как два гладких камушка.

Яга осторожно отошла от балкона. Машинка снова взмыла в крутом вираже. Яга прокралась к коридору. Из кресла, из темного угла за ней с усмешкой наблюдала Жаба.

– Салеева, земля уже мягкая, – послышался голос Яги. – Тебе надо прах мужа к свекрови подкопать.

Встрепенувшись, Яга отдернула плечо от батареи. Оскалилась, тихой струйкой втянув воздух сквозь сжатые зубы.

– Бля, это че? – спросила она, вывернув шею и глядя через плечо. – Я к батарее приварилась. Салеева, ты не могла меня дернуть?

– Я сто раз говорила, не садитесь возле батареи, печет, – отозвалась Салеева, сидевшая на полу у стены.

Она затянулась и сбросила пепел в баночку, которую держала на колене. В пожелтевшей воде плавали разбухшие окурки. Салеева дернула коленом, отваливаясь от стены. Окурки в банке дернулись тоже, тяжело закружили, похожие на полугнилых рыб, отравившихся своими же токсинами.

– Да там не сильно… – сказала Салеева, глядя на плечо Яги, которое та высовывала из воротника кофты.

– Не сильно? – хрипнула Яга. – Волдырь будет.

На ее плече проступила мясного цвета полоска, словно Ягу только что лизнули огненным языком.

– А я думаю, че мне кузнец снится, – сказала Яга, по-прежнему выворачивая шею и принюхиваясь. – Бля, паленым мясом воняет.

– Какой кузнец? – спросила Салеева, возвращаясь к стене.