А потом я понял, что и в таком игрушечном городе тоже трудно быть полностью счастливым. Для счастья обстановка вокруг важна, но не она – главное. Потому что в наших разговорах нет-нет да и проскакивали примеры из личной жизни, и тогда слышалась боль. А в какой-то момент друг просто расплакался. И облака над прибрежными полями вдруг показались хмурыми. А мидии – невкусными.

Кажется, что для абсолютного счастья, наверное, нужно уехать куда-то в Гималайские горы, подружиться там с ламой, забыть номер своего мобильного и все такое. Но это невозможно. Потому что, подозреваю, и там все равно возникнут новые вопросы. Например, такие: будут ли китайцы еще патрулировать тибетские территории; хорошо ли подкована эта вьючная лошадка и почему такой хитрый взгляд у проводника Нху Хан Би? Что он замыслил? И еще это невозможно, потому что надо все-таки зарабатывать, окончательно выплатить кредит за дом и, в конце концов, не так уж здесь и плохо, в большом городе с телеканалами.

Телевидение иногда очень бывает кстати. Случается, вдруг вечер застает тебя в ресторане. С хорошей кухней. С друзьями. Они смотрят футбол и громко болеют за «Барселону». А за окном неожиданно – снег хлопьями, так тихо-тихо. И тебе отчего-то становится очень хорошо. И ты представляешь, как, наверное, уютно смотрится этот теплый свет из ресторана с улицы, а прохожий бросит взгляд и подумает: «Как там, наверное, сейчас здорово!» А здесь действительно так: журчание беседы, крики комментатора и ты, размышляющий лишь о том, почему испанцы пишут знак вопроса в начале предложения, да еще и перевернутый. «?» Вот так, только наоборот, вверх ногами. Я не могу изобразить, потому что в моем компьютере нет такого значка. А в компьютерах испанцев, наверное, есть… Но я в общем-то не об этом хотел здесь рассказать. Тут с моим другом произошла история. Хочу ею поделиться.

Было так. Он и его девушка полетели в Рим, чтобы попытаться вернуть романтику в свои отношения. И вообще как-то их наладить. Потому что все у них стало как-то не так.

Вот, например, сначала они очень любили вспоминать, как произошло их знакомство. Перебирали не раз и не два все детали, анализировали стечения обстоятельств. Удивлялись, как много всего специального должно было произойти за предыдущие двадцать семь лет у него и двадцать пять у нее, чтобы раз! – и в один прекрасный момент их траектории пересеклись самым нелепым образом в кофейне. Должны были родиться и встретиться их мамы и папы, бабушки и дедушки. Можно и углубиться в события, которые предшествовали их встрече, дойдя до самых динозавров и Большого взрыва Вселенной. Но так далеко в прошлое они не заглядывали. Это пугало. Просто радовались совпадениям. Что, например, в один и тот же месяц шесть лет назад оба были в Петербурге. И ходили параллельно по одним и тем же проспектам. Но тогда встретиться им было не суждено. Или, оказывается, у них обоих был один отдаленный, но все же общий знакомый. И нет бы ему, дураку, подружить их раньше. Все эти истории они с удовольствием рассказывали теперь уже общим друзьям. Так было в начале нашей любви.

Черт, проговорился: «нашей». Да, конечно, нашей. Нашей. Да, эта история произошла со мной, Робертом, а ни с каким не с «моим другом». Люди всегда прибегают к таким уловкам, когда хотят рассказать что-то важное. А что такого важного я хотел рассказать? Ах да, речь идет о том, как вернуть в отношения тепло.

А рецепт прост, думали мы: купить билеты и прилететь в Рим. И все. Побыть вдвоем в прекрасном черно-белом городе. Почему-то мы себе его так представляли. Городе, переполненном мотороллерами и улыбающимися люди. С комплиментами моей девушке. В городе, где так просто любить.

Ведь в Москве любить сложно. Непросто. Почти невозможно. Целоваться на лавочке на Чистых прудах? Но на этих лавочках принято сидеть на спинках, не очень-то поцелуешься. Кормить голубей на Красной площади? Под громкие комментарии про мавзолей гостей столицы из Воронежа? Нет, спасибо. В Москве вообще нет ни одного памятника, возле которого было бы хоть малейшее желание назначить свидание. Я все время сбиваюсь, извините. Перескакиваю. Она меня как раз в этом и упрекает. Сначала ей это очень нравилось, а теперь.

Так вот… Не то чтобы быт вошел в их, то есть в наши с ней отношения. Просто у нее появилось, как бы сказать? Масло в глазах. Глаза стали маслянистые, понимаете? Ну, когда вдруг ты застаешь ее возле окна. Она курит, смотрит на сумеречный город, на две линейки машин. Белую и красную. Одни машины едут в нашу сторону, другие – в обратную. И в обе стороны пробка. Она курит, вглядывается в город, молчит. И ты понимаешь, что сейчас она не с тобой. И видит она в этом городе не тебя. Потому что ты здесь, рядом, на кухне. И ты тоже не можешь ей обо всем рассказать, как раньше. У тебя вдруг появились истории, которыми тебе с ней не хочется делиться. Тебе нечего стыдиться, нет. Просто не хочется. Ты полагаешь, что она тебя не услышит. А если услышит, то неправильно поймет. И вот что странно: раньше-то не было человека, который понимал тебя так, как она.

Мы нашли в себе силы признаться, что в наших отношениях наступило отчуждение. Мы старались. Мы вместе читали журнал Psyhology, обсуждали статьи и проходили откровенные тесты. Мы пытались быть внимательными друг к другу. Мы говорили правду.

Она смело рассказывала:

– Понимаешь, я сижу с подругами на обеде. Понимаю, что мне тебе надо написать эсэмэску, узнать, как ты, а я тут же ощущаю, что не хочу этого делать. Потому что это будет формально, понимаешь, дорогой?

А я отвечал:

– Понимаю, девочка. Надо что-то с нами делать.

И мы прилетели сюда. Как же прекрасен Рим весной! Боже мой! Лабиринты улиц, площади, каналы, меланхоличный Тибр, необходимые для влюбленных памятники и радостные открытия туриста:

– Знаешь, почему в нашем дорогущем отеле пьют кофе вон те рабочие в комбинезонах? Передай мне, пожалуйста, баночку с песто. Знаешь? Мне рассказал Джованни. Оказывается, у них есть закон, когда местные жители могут утром пить эспрессо, национальное достояние Италии, в любом заведении по единой цене. Этот закон мне нравится. Здорово, правда?

– Да, здорово, а ты не помнишь, я поставила вчера телефон на подзарядку?

Мы с радостью здесь терялись. Это как во сне, когда тычешься в переулки и постоянно оказываешься неизвестно где: то в антикварной лавке, то на рынке, то у входа в неприметную церквушку, а там раз! – и скульптура Микеланджело.

Певучий язык. Мощеные улочки, мраморные жилы на полу бутиков. Семейные фотографии в тратториях. Шарфы-кашне у мужчин и невыразимая свобода в глазах у женщин. Автобус номер 3, который едет от нашего отеля по виа Бабуино прямо к Колизею. И наша радость оттого, что мы вот так, как завзятые горожане, едем не на каком-то банальном такси, а на автобусе с водителем, которого мы даже знаем, как зовут. (Микеле, компостируя билет, успел с ней познакомиться и дать ей номер своего mobile.)

Мы сидим на террасе ресторана и слушаем главный звук Рима – звук скребущихся о брусчатку колесиков от чемоданов.

Террасы здесь спасают курильщиков. На свежем воздухе можно курить спокойно. А в помещении – нет. И вот этот итальянский закон мне не нравится. У сигарет из дьюти-фри металлический привкус. А она курит через мундштук. Она курила так, когда мы познакомились. Потом ей надоело. И вот перед отлетом она специально нашла его. Это был еще один маленький символ. Еще один шажок навстречу друг другу. Мы искренне стараемся воссоздать атмосферу «как тогда».