Ковер в этой комнате толстый, мягкий и весь в пыли, в которой отпечатываются мои следы. Серой вуалью укрыт и выпуклый тяжелый телевизор, и двуспальная кровать – покрывало на ней в узорах не из месяцев, как я думала, а из кусочков персика.

Поворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и вижу свою маленькую копию, сидящую на пуфике у кровати. Она показывает дедушке Виктору свои комиксы. «У тебя талант», – говорит он. Голос у него серьезный, строгий, точно молоток судьи – объявляет все, что он сказал, законом. Да и как сыворотка правды тоже работает. Стоит этим добрым, внимательным глазам посмотреть на тебя, так величественно, как мог только Виктор, – и все, секреты сами так и сыплются. Бабушка Вайолет стоит прямо за мной. Ждет, пока я не уйду, чтобы упросить его съесть еще хоть что-то, но уже из коридора до меня доносятся обрывки их разговора: «Что-то с желудком. Прошу тебя, милая, я не могу».

Он умер вскоре после моего отъезда из «Падающих звезд». Судя по стопке журналов Вайолет, которым лет двадцать, видимо, тогда она и начала собирать все эти вещи.

Кислородного аппарата нет. В детстве я не думала, почему у Вайолет с Виктором разные спальни, но, наверное, она просто не смогла бы уснуть при работающем оборудовании. Открываю видеопроигрыватель, посмотреть, что внутри: «Касабланка», запись с телевизора. Недавно просмотренные кассеты лежат рядом, все подписаны от руки зеленым несмывающимся маркером: «Во власти луны», «Куигли в Австралии», «Самолетом, поездом и автомобилем». Все здесь оставлено так, как и было при нем. Свитера сложены в ящиках, фотоальбомы по-прежнему занимают нижнюю полку прикроватной этажерки, а на верхней, светло-зеленого, как авокадо, цвета, лежат полароидные снимки из их ежегодных путешествий. Они любили посещать новые места, пробовать местную кухню, останавливаясь в семейных гостиницах вместо сетевых отелей, чтобы лучше прочувствовать культуру.

Ручные часы в ящичке для мелочи давно остановились – заряд кончился в 5:12. Уже собираюсь уходить, даже прикрываю за собой дверь, и тут замечаю три больших прямоугольника на стене над кроватью. Рано или поздно я бы все равно их увидела, не сомневаюсь, но сейчас они вызывают определенный интерес – его сможет понять только взрослый человек, который роется в подушках в поисках оброненной монетки, чтобы купить что-то из меню «все за доллар».

Это коллекции в рамках. Монеты в футлярах из красного бархата. Старинные марки. Подписанные бейсбольные карточки в идеальном состоянии. Подхожу ближе, разглядываю. Не может быть.

– Мэйбелл!

Подпрыгиваю, оборачиваюсь, почти врезаюсь лицом в стену.

– Чего? – Он наверху. Наверное, не слышит. – Что такое? – кричу я громче.

Никакого ответа. Один из фирменных приемчиков Уэсли: зовет меня, когда ему что-то нужно, но в ответ на мое «чего?» молчит как рыба, и мне приходится идти самой узнавать, что ему нужно. Может, так делать не надо, но я все равно иду. Когда-нибудь сама выкрикну его имя и заставлю уже его бежать ко мне.

Распахиваю дверь, но в мыслях сплошные монеты и бейсбольные карточки, так что дверь я открываю не ту. Это шкаф Виктора.

– О-о-о-о… – беззвучно выдыхаю я.

Тут вибрирует телефон. Перевожу его на голосовые сообщения, а потом приходит СМС: «Это Уэсли».

Все еще удивленно таращусь на экран, как высвечивается тот же номер, и теперь вибрирует вся рука. Нажимаю «ответить».

– Поднимайся сюда, – говорит голос Уэсли.

– Откуда у тебя мой номер?

– Откуда у тебя моя фотография? – парирует он.

Ох, только не это снова. Вспоминай прошлые деньки с ностальгией, Уэсли, потому что истек тот льготный период, когда я обращалась с твоими чувствами тонко и деликатно, и теперь ты уже не сможешь просто бросить мне эту фотографию в лицо и не отвечать на вопросы, которые тебе не нравятся.

– А зачем тебе мой портрет на чердаке? Нарисованный, то есть вызывающий еще больше вопросов, чем обычная фотография, найденная, на минуточку, на открытой странице твоего брата в интернете.

Ворчание затихает – наверное, опустил телефон и сейчас корчит рожицы потолку.

– Не могу подняться, обнаружила нечто совершенно изумительное, – беззаботно продолжаю я, уверенная, что наша патовая ситуация обезоружила его и больше он про фото вспоминать не будет. – Спускайся и посмотри.

– Мое открытие лучше.

– Сильно сомневаюсь. Я нашла рождественскую елку.

Проходит пять секунд.

– …и что?

– И то, что это одна из тех роскошных, с искусственным снегом! Метра три, не меньше! Нашла в шкафу дедушки Виктора.

– Не вижу ничего особенного в рождественской елке.

Да у него души нет, у этого мужчины. Начинаю тянуть елку на себя. Ветки сложили и прижали к стволу, чтобы занимали как можно меньше места, но от моих усилий они все равно топорщатся и цепляются за края. Ничего себе, какая тяжелая. Искусственный снег сыплется мне на голову, на футболку.

– Дядя Гаррет был прав. Из меня правда вырос любитель и защитник деревьев.

– Отлично. Поднимайся сюда, тебе надо кое-что увидеть.

– Не могу. Ставлю елку в бальной зале.

– Прямо сейчас?

– Да!

– На дворе апрель. Хотя нет, технически уже май.

– Уэсли, Рождество – это состояние души.

– Почему эти слова звучат так пугающе?

Эта штука весит примерно как настоящее дерево. Кряхтя, тащу его по коридору, следя за тем, чтобы не сбить канделябры со стен. На кухне висит мой любимый – железный, средневековый, подсвечники там располагаются по кругу.

– Я… просто… хочу… посмотреть, – выдыхаю я. Иголки колются.

– В мае.

– И сразу же уберу ее обратно. – Я уже добралась до бальной залы. Там царит хаос, потому что все интересные или симпатичные находки я несу именно туда. Когда закончу, это будет моя любимая и просто великолепная часть дома, что-то вроде обстановки в сериале «Няня». Пока что у меня есть множество разных канделябров, часы (всех видов: напольные, с кукушкой, дорожные, в виде шкатулки), старые книги, скульптуры, гобелены, изящные коробочки для пилюль, бочка, которую я могу попробовать превратить в стол, и гора спутанных гирлянд искусственной глицинии. Не знаю, что со всем этим делать, но когда-нибудь я расставлю и развешу все сразу, и смотреться будет сказочно.

Я была права: дерево в бальную залу вписалось просто потрясающе. Включаю его в розетку – и вуаля, огоньки загораются мягким белым светом, отбрасывая золотое сияние на потолок в стиле рококо в гипсовых розах.

– О-о-о-о-ох, это просто чудо! – В ответ на мой радостный визг сверху доносится три удара шваброй – Уэсли стучит в пол.

– Твоя проблема в том, что ты любишь вообще все, – жалуется он.

– Мой единственный недостаток.