– Нет, Ветка, не опасно. Это пусть ему опасно будет. А мне бояться нечего. И терять уже нечего, похоже. Ни мужа у меня теперь, ни кавалера, ни цепей пролетарских.

– А оно вообще тебе надо по большому счету? Может, ну его, это твое дело, не стоит и связываться?

– Надо, Ветка. Сама не знаю зачем, но надо. Очень надо. Прямо в одном месте у меня зудит, как надо!

– Ну если зудит, тогда конечно, – философски изрекла Ветка, пытаясь оттереть послюнявленной салфеткой с Машенькиной мордашки клубничные розовые разводы. Машенька старательно кряхтела, отталкивая материнские руки, потом все-таки возмущенно расплакалась, выгнулась назад, капризничая.

– Ладно, все, не буду больше! Нравится – грязнулей сиди! Твое право! – примирительно проговорила Ветка. – Извини, если задела твое самолюбие.

В который раз подивившись Веткиным неординарным методам воспитания, Надежда только головой покачала. И улыбнулась. И в который раз Ветке позавидовала. И вдруг поняла, что с удовольствием променяла бы своего непьющего адекватного мужа на двоих детей. Или даже троих. И пусть бы ей при этом жилось ужасно трудно, все равно бы променяла.

– Ладно, Надь, пойдем мы. Видишь, спать хотим. И Артемка вон уже носом клюет. Потом мне про все это в подробностях расскажешь, ладно? И про Пита этого, и про любовь его мазохистскую.

– Ага. Расскажу. Идите, ребята, спокойной вам ночи.

* * *

Может, для Веткиного семейства эта ночь и впрямь была спокойной. Самой же Надежде не удалось заснуть ни на минуту. Ложилась, вставала, ходила по комнате, пила чай, снова ложилась. Сон не шел. В конце концов она вообще бросила это мучительное занятие – лежать в темноте с закрытыми глазами. Чего толку-то? Лучше уж продолжать жить наяву, дать волю мыслям-воспоминаниям, которые все лезли и лезли в голову, отгоняя положенное на сон время. Неспроста ведь они в нее лезли. Чего-то им от нее надо, мыслям этим. А тем более воспоминаниям. Хотя это слишком уж красиво звучит – воспоминания. Как в дамском романе. Как-то не подходило красивое это слово к той жизни, которая была у нее последние три года. Да и слово «жизнь» – тоже не то слово. Не жила она, а работала. Тщательно-кропотливо носила на свою ветку соломинки и травинки, складывала их одну к другой, как та птица-хлопотунья. Зачем, для кого? Зачем позволила себя так переломать-переделать, с какой такой целью? И, что самое обидное, так старалась, со всеми потрохами в эту мясорубку залезла.

Соскочив с дивана, Надежда снова заходила по комнате, словно пытаясь убежать от навязчивых этих мыслей, снова зашла на кухню, снова нажала на кнопку электрического чайника. Потом закурила нервно, встала у темного окна, выпустила сигаретный дым в форточку. Нет, лучше не думать об этом. Не надо. Что было, то было. Назад время все равно не воротишь. Лучше сесть и подумать, с чего она начнет завтра разговор с Питом. Вернее, уже сегодня. За окном-то уже утро почти. И снова на нее напала прежняя маетность, как продолжение грустных мыслей…

Вот плохая из нее получилась Даша Васильева. А Виола Тараканова и того хуже. Никакой выдержки и спокойствия у нее нет, сплошное нервное дребезжание организма перед ответственным разговором. Чего она волнуется так? Боится, что ли? Ну не убьет же ее Пит, в самом деле! Он же подлец и трус. Он только на старика немощного смог руку поднять, а на нее не посмеет. А может, орудие защиты с собой какое прихватить? Скалку, например…

Ей вдруг стало смешно. Так смешно, что грусть и страх сразу пропали куда-то, и тело начало сотрясать уже от рвущегося наружу хохота. Так и до истерики недалеко, пожалуй. Хотя и в самом деле смешно! Это ж только представить надо: открывает она дверь, входит к Питу в кабинет, потом обличает его аккуратно и быстренько в убийстве и достает из-за спины скалку. Потом размахивается ею изо всей силы и…

К девяти утра она была уже во всеоружии. Не со скалкой, конечно, зато причесанная и подкрашенная, контрастный душ принявшая, в новый брючный костюм одетая, кофе попившая. Правда, круги под глазами, образовавшиеся после бессонной ночи, спрятать под гримом так и не удалось, но бог с ними. Не свататься же она идет, в конце концов. И так сойдет.

Пит сидел уже на своем рабочем месте, уставился на нее исподлобья и очень настороженно. Молчал, пока она шла через весь кабинет к его столу, смотрел, как она усаживается в кресло за маленьким столиком, приставленным к его большому начальственному столу, как закидывает элегантно ногу на ногу. Ну не Шерон Стоун, конечно. Пусть даже и не усмехается, она и без него это понимает. Да та, помнится, и не в брюках была, а в чем-то агрессивно-сексуальном. А усмешка твоя, милый друг, нас даже и на пару с Шерон Стоун не испугает…

– Надежда, что опять у вас случилось? – вполне, впрочем, доброжелательно спросил Пит. – Чему обязан вашим третьим пришествием? Или четвертым уже, я запамятовал?

– У меня ничего не случилось. Это у тебя случилось.

– А что, мы уже на «ты» перешли? Ну ладно. Пусть так будет. Ну и с чем пожаловала? Что на сей раз тебя интересует? Сашкины паспортные данные? Номер страхового полиса?

– Нет. На сей раз ты меня интересуешь. Ты зачем деда убил, сволочь?

Пит перестал улыбаться и дернулся непроизвольно, как от резкой зубной боли. Всего на секунду дернулся, но она это заметила. Значит, правильную выбрала тактику – задать основной вопрос в лоб. Хотя на его месте всякий бы от такого наезда дернулся, наверное. И виноватый и невиновный. И она бы дернулась.

– Ага. И убил, и в землю закопал, и надпись написал… Эй, с тобой все в порядке, дорогая Надежда? Может, тебе водички налить?

– Налей. Хорошо держишься, молодец. А я что-то и впрямь нервничаю.

– Да ладно, не нервничай. Я ж все понимаю, дорогая моя Надежда. Перед Сашкой выслужиться хочешь? Вот она я, мол, какая. Не только алиби-спасение тебе предоставила, но еще и главного злодея пытаюсь вычислить. И неважно, кого я в злодеи назначила, важно то, как я стараюсь! Так ведь, Надежда?

– Нет, не так.

– А ты, вообще-то, не напрягайся особо в этом смысле, мой тебе совет, – снова надел на лицо прежнюю усмешечку Пит. – Сашку этим не возьмешь. Он все равно Алису любит. Ты же видела, какая она необыкновенная. Тебя с ней и рядом поставить нельзя. Не соперница ты ей, Надежда, ох не соперница.

– Ну, допустим, это только для тебя она шибко необыкновенная, Пит. У тех, что с детства безнадежно влюбленные, глаза, кроме объекта своей несчастной любви, и не видят больше ничего. И уши у них не слышат. И солнце им не светит. И себя они забывают. Только и делают, что вокруг вожделенного объекта кружат, пытаются изо всех сил ему пригодиться как-то. Ты ведь любишь Алису, правда, Пит?

– А вот это уже не твое дело, Надежда. Не буду я с тобой чувства свои обсуждать к кому бы то ни было.

– Так и не надо. Я и так все знаю. Ты думаешь, по тебе твоей проблемы не видно, что ли? Да из тебя же злость и раздражение прямо потоком прут в мою сторону! Вмешалась в процесс, мол, зараза, со скалкой своей… А так все хорошо было придумано, правда? Так хотелось тебе Алисе угодить! И куртка Сашина как раз под руку подвернулась… Когда он у тебя ее забыл? Давно уже?