Надежда замолчала, смотрела внимательно, не мигая, в выпуклые влажные глаза напротив. Ничего в этих глазах не отражалось, кроме прежней к ней неприязни. Только щечки на лице у Пита дрожали нехорошо. Так они у женщин полненьких чуть подрагивают, когда они плакать готовятся. Мелко-мелко, часто-часто. Но Пит вроде плакать не собирался. Наоборот, усмехнулся снова, проговорил вроде как даже заинтересованно:

– Ну-ну, продолжай…

– А чего продолжать? И так же все ясно как божий день. Ты давно уже живешь в полном соответствии с желаниями Алисы. Ловишь их на лету, как собака косточку. Алиса захотела дедову квартиру, а тут облом вышел, дед ее прогнал. Да еще и государству ее пообещал завещать. Или того тошнее – Саше. Как ты такое допустить мог? Вот и начал думать, как тебе всех зайцев убить, чтоб Алиса при своем вожделенном осталась. А пока думал – Саша Алису взял да и бросил. Вот сволочь, да? Как он мог вообще? Обидно же! Отомстить же надо за такое предательство. Причем хорошо отомстить, так, чтоб Алиса даже и не догадалась, откуда ветер дует. Чтоб все так было обставлено, будто и не сам он ее бросил, а просто исчез из поля зрения по объективным обстоятельствам лет этак на десять. И квартира дедова тогда уж точно Алисе досталась бы. Потенциальная, так сказать, собственность. Убивать, так сразу двух зайцев, да, Пит? Ты знаешь, самое страшное, что у тебя и впрямь все получилось. Все как в сценарии. И в выпивку чего-то Саше подсыпал, и подальше от дома увез, и из машины выбросил. А потом к деду поехал. Уж не знаю, как ты его убивал… Главное, что той самой бутылкой, за которую Саша в баре хватался. И куртку его подбросить не забыл. А он, представляешь, когда ему на следующий день эту куртку показали, сразу ее узнал. Да, моя, говорит. Вот же наивный… А потом я вдруг в этот сценарий вмешалась со своей скалкой. Да еще и с тобой познакомилась. Да еще и к Алисе домой приперлась, и слышала, как вы про эту куртку Сашину говорили. Видишь, как все в одну точку сходится, Пит?

– Слушай, Надежда… А ты того… На учете нигде не состоишь? Что-то меня подозрения начинают одолевать.

– Ой, да не надо, Пит! Давай чего-нибудь пооригинальнее придумай! – махнула она на него рукой. – Или от страха ничего такого в голову не приходит? Ты не напрягайся так, у меня диктофона с собой нет.

– Ой, как хорошо, что у тебя нет диктофона! – насмешливо проговорил он, откинувшись на спинку стула. Оттолкнувшись ножками от пола, крутанулся туда-сюда резво, снова приблизил к ней лицо. – Хорошо, а то уж я и вправду испугался. Если б у тебя еще и диктофон был, точно бы пришлось в психушку звонить. Потому что тогда тебе бы уж наверняка диагноз определили. Мания величия называется. С манией преследования в придачу. Ты в кого у нас играешь? В мисс Марпл? Хотя нет, она для тебя старовата будет. Тогда в Анастасию Каменскую? Или в кого?

– В Дашу Васильеву.

– Фу-у-у, Надежда, какой дурной тон! Я тоже люблю детективы, но не до такой же степени…

– Да ладно, Пит, ты шибко из штанов-то не выпрыгивай. Вот завтра Саша возьмет да и вспомнит, у кого он свою куртку забыл.

– И что? Что с того, что вспомнит? Если даже и у меня забыл – что с того? Я что, ее выбросить не мог?

– А с чего бы тебе ее выбрасывать? Куртка-то дорогая, а ты ему не кто-нибудь чужой, ты ему друг! Ты ее отдать должен был, но зачем-то у себя держал. Зачем, Пит?

– Слушай, Надежда… У меня такое чувство, будто я сейчас в дурном сне нахожусь. Ты что, и правда, что ль, меня убийцей считаешь? На полном серьезе?

– Абсолютно на полном.

– И что, я так на убийцу похож?

– Нет, не похож. Зачем тебе быть на него похожим? Ты убийца и есть. И я все сделаю, чтоб тебе это доказать. Хотя ты и сам все знаешь.

– Ну, давай, доказывай, Даша ты наша Савельева. Или как там правильно, я не помню…

– Васильева. Даша Васильева.

– А, ну да. Прости. Ошибся маленько. А пока ты ничего не доказала, сделай милость, покинь, пожалуйста, мой кабинет, уважаемая частная сыщица, мне работать надо.

Выйдя на утреннюю майскую улицу, Надежда вздохнула с облегчением – дело сделано! Хотя какое такое дело и каким образом оно сделано, она представляла себе слабовато. Ну, обличила она Пита в убийстве, дальше-то что? Конечный результат каков? Убийца ведь должен сидеть в тюрьме! А у нее что получается? Разговоры одни? Сам же он не пойдет в милицию с повинной, это же яснее ясного… Надо, чтоб туда Саша пошел. С заявлением, так сказать, на вновь открывшиеся по делу обстоятельства – и про деда чтоб рассказал, и про немцев с квартирой, и про самолюбивую свою Алису, и про безответную Питову к ней любовь, и про куртку… Только ведь не пойдет он, точно не пойдет. Чистоплюй несчастный. А самого чуть головой в дерьмо не отправили…

Ее даже передернуло от злости, которую она испытывала по отношению к Питу. Это ж каким наполеоновским комплексом страдать надо, чтоб вот так вот, за здорово живешь, взять да и распорядиться чужой судьбой! И жизнью бедного старика тоже. Ради своей рабской любви и распорядиться. А что? Сашу наверняка бы осудили, уцепившись за шикарные доказательства, любезно предоставленные им в руки следствия. И Алиса бы поплакала, наверное, от досады, что потеряла Сашу. А потом бы утешилась… Запросто бы утешилась. Да уж, знает бедный Пит, как лоб расшибить, служа своему идолу. Вот уж воистину – раб во сто крат подлее своего хозяина. Просто потому, что он по собственной инициативе раб. Быть рабовладельцем отвратительно, но добровольным рабом быть – еще хуже. И прав Саша, что надо постоянно тянуть себя из этого дерьма за волосы, каким бы положительным и трезво-адекватным это рабство ни было. Какие бы высокие цели ни оправдывало. Ну их к черту, эти высокие цели. И без них обойдемся. Гнездо гнездом, а свобода дороже.

Надежда вздохнула прерывисто, подняла, сощурившись, глаза к небу. И даже движение руками сделала – смешное такое, будто взлететь собралась. И сама над собой посмеялась тихонько: тоже нашлась тут, птица-ласточка толстомясая… Птица не птица, а велосипед она себе новый обязательно купит. С первой же зарплаты. Хотя ее еще заработать надо, зарплату эту.

Пит после ее ухода долго сидел не двигаясь. Смотрел в одну точку. Мыслей в голове почему-то не было – ни умных, ни здравых, ни панических – никаких. Одни только чувства. Вернее, чувство было одно, но очень сильное: он ненавидел эту любопытную бестолковую бабу. Пусть, пусть со своими выводами в полицию топает – все равно не докажут ничего. Да им и не нужны лишние заботы. Сейчас, кинутся они проверять, когда и у кого Сашка куртку свою оставил… Ну если даже и выяснят, что она у него была Сашей забыта, так причинной связи между этим фактом и убийством деда все равно никакой нет. Потому что он скажет, что и в глаза никакой такой куртки не видел. И вообще, там уже все обстоятельства на наркоманов списали. Не станет никто упираться рогом в землю, расследуя убийство старого деда. Девяносто лет – это вам не шутка. Столько вообще порядочные старики не живут. Тоже меру знать надо, между прочим. Все ж это понимают. Не все ж такие идиоты, как эта обвинительница хренова, частная дурная сыщица… Разложила все по полочкам, думает, это так легко и просто – взять и старика убить. Да если б она знала, каково это! Если б сама посидела там в кустах, потряслась бы от ледяного тошнотворного страха… Нет, лучше не вспоминать. Не вспоминать, как зазвенела разбитая о голову деда бутылка, как завыл тоскливо старый ротвейлер Бой, не в силах сделать последний прыжок в его сторону, чтоб защитить своего такого же старого и немощного хозяина…