– Какую бабу?

– Ну, эту, Надежду твою. И опору. А то она приперлась к Алисе вчера… Ходит, подслушивает, вынюхивает, понимаешь ли… Сегодня утром вот ко мне притащилась, обвинила черт знает в чем.

– А в чем, Пит? В чем она тебя обвинила?

– Да ты не поверишь! В том, что это я деда убил. И доказательства твоей виновности подбросил. Ну, бутылку разбитую, куртку…

Пит выпалил последние слова возмущенной скороговоркой и замолчал, ожидая Сашиной реакции. В общем и целом реакция эта должна была последовать незамедлительно и быть очень предсказуемой, возмущенной то есть. Однако в трубке опять повисло молчание – тяжелое, долгое. Пит даже подумал: связь оборвалась, что ли?

– Эй, алё, Сашка… Ты где? – осторожно проговорил он и съежился, будто предстояло войти в ледяную воду. Или наоборот – в кипяток. И сердце вдруг выскочило из груди и забилось бешено.

– Да здесь я, Пит. Здесь. Слушаю тебя, – ответил Саша спокойно. – Ты знаешь, а я ведь вспомнил… Я все вспомнил про эту самую куртку. Я ее у тебя в машине оставил. Осенью еще. На заднем сиденье забыл.

– И что? Что ты этим хочешь сказать?

– Да ничего. Совсем ничего. И так все понятно. Но сказать надо, конечно. Одно только слово хочу сказать – прощай, Пит. Не друзья мы больше. И не приятели даже. И вообще – не знакомые друг с другом. А за Алису не переживай – она и без твоей помощи справится. Другую мужскую душу-собственность себе со временем найдет. Только захочет ли эта мужицкая собственность тебя в друзьях семьи держать – вот вопрос…

– Сашка, брось… Ты что? Мы же с детства друзья…

– Нет, Пит. Зачем я тебе без Алисы? Всего доброго, береги себя. А насчет Надежды не переживай – я поговорю с ней. Сегодня прямо и поговорю. Она больше к вам не придет.

Все. Отбой. Короткие гудки в трубке заверещали беспокойно-отвратительно в самое ухо. Пит аккуратно положил трубку на рычаг, сцепил пухлые пальчики нервной хваткой. Сердце все еще выдавало барабанную тревожную дробь, и тело будто покрылось липким холодным потом. И воротник рубашки под галстуком был совсем мокрый, и по спине текло неприятно и щекотно, словно и впрямь окатило его ледяной водой. Или кипятком. Да еще и телефон зазвонил снова призывно и требовательно, заставив содрогнуться от дурных предчувствий. Не вздрогнуть от неожиданности, а именно содрогнуться…

– Да, Алиса, слушаю.

Пит сразу понял, что звонит именно она. Он даже и отдышаться толком не успел. И сделать для нее ничего не успел. Вернее, не смог. И успокоить ее ему было нечем. Ужас дурного предчувствия снова схватился за сердце, снова стал мять его в своих железных и равнодушных пальцах. И голос сорвался петухом по-мальчишечьи. И все равно надо было говорить ей что-то, держать ответ, куда ж от него денешься.

– Да, Алиса, я слышу. Да, говорил. Только что. Он не вернется, Алиса… Постой… Ну не надо… Ну как это… Я, я буду рядом с тобой! Всегда! Что? Почему не надо? Подожди, Алиса, я не понял?.. Как это – никогда? Нет, я не буду напоминать… Ну почему присутствием? Нет… Нет, Алиса… Не надо так со мной…

И снова короткие гудки в трубке. Горестно-отвратительные. В самое ухо. Выпрыгивают, бьют прямиком по истончившимся нервам. Господи, он потерял ее. Не ее, он все в своей жизни потерял. Весь ее смысл. И жить ему больше незачем. Зачем жить маленькому жалкому круглому человечку, похожему на старую рыхлую тетку? Ничего у него больше в жизни нет. Ни единой зацепки. Вот оно, истинное наказание…

Уронив голову на руки, он заплакал совсем по-бабьи, с подвыванием и частыми короткими всхлипами. Кто-то заглянул в дверь и закрыл ее торопливо. Потом опять заглянул и опять закрыл нерешительно. Неудобно. Неловко как. Надо бы перестать плакать, взять себя в руки, да он не мог. Плакал и плакал, и никак не мог остановиться.

* * *

– …Надь, ну я очень тебя прошу, уймись, а? Не ходи ты к ним больше! Не надо туда возвращаться, ни к чему это! Я с таким трудом себя оттуда вытащил, можно сказать, еле ноги унес, а ты… Пойми, не хочу я никакой справедливости! Тем более ее вообще не существует, справедливости твоей, в смысле единого для всех понятия. Она у каждого своя собственная, индивидуальная.

Саша сидел в кресле, элегантно сложив ногу на ногу, следил за ее лихорадочными передвижениями по комнате. Надежда нервничала, бегала сердито от окна к двери, изредка бросая на него гневные взгляды. Вот же заладил – не хочу, не хочу… Сам целую лекцию ей прочитал тогда, у Ветки, про невозможное человеческое унижение, и сам же готов такое в отношении себя с рук спустить…

– Ой, ну что значит – не хочу?! – снова взорвалась она праведным гневом. – А как же дед? Тебе за него что, не обидно, что ли? Да это же он, он его убил! А ты – «не хочу».

– Ну, моим походом в полицию с этими твоими вновь открывшимися обстоятельствами деда уже не вернешь. Если даже сто раз докажешь, что именно Пит его убил, все равно не вернешь. Не надо, Надь. Он и без твоих доказательств – уже несчастный. Он ведь от крайнего отчаяния на этот шаг пошел, я так понимаю. Каждый хочет, чтоб его женщина любила. А его сроду никто никогда не любил. Вот он и придумал себе маленькую иллюзию с Алисой. Только она поначалу маленькой была, а потом в огромную болезненную потребность выросла. Потребность быть третьим, быть нужным, быть при чужих отношениях серым кардиналом, ухватывать от них и свой маленький кусочек. Прости его, Надь. Есть люди, которых надо просто уметь прощать.

– Ну уж нет! Нет у нас права на такое прощение! Он человека убил, понимаешь? А убийца, он убийца и есть, каким бы жалким да несчастным он ни был! Нет ему оправдания. И возмездие должно свершиться.

– Ого! Какая ты у нас пафосная, оказывается! А я и не знал… Надь, уймись, а? Ну какое такое возмездие? Тебя вот тоже твой муж убивал каждый день помаленьку, и что? Тоже возмездие над ним свершить надо?

– Да при чем здесь это…

– А при том! При том, что бесполезно над человеком что-то снаружи совершать. У каждого внутри свое собственное возмездие сидит, понимаешь? Сидит и часа своего ждет. И когда-нибудь само собой совершается, когда для этого свой срок приходит. В человеческой природе все, между прочим, очень мудро устроено.

– Ага! Тебя послушать, так все судебные органы отменить надо. И пусть все убивают друг друга, а потом сидят себе в удовольствие и всю жизнь ждут: когда ж это у них возмездие внутри соизволит проснуться да само себя палками высечь, как унтер-офицерская вдова? Нет уж, глупости ты говоришь! Не согласна я! И как человек, и как юрист не согласна!

– Юрист, говоришь? – усмехнулся загадочно Саша и взглянул на нее очень внимательно, будто вспомнил чего. – Точно, я ж забыл совсем…

– Чего ты забыл?

– Слушай, Надежда, а я ведь свое обещание насчет тебя выполнил. Я ж работу тебе нашел!

– Да? А где? Что за место? Расскажи!

– Терпение, мадам, терпение! Завтра все узнаете. Сюрприз для вас будет. Очень большой и очень загадочный. Завтра в гости тебя поведу.