В памяти Александры вдруг возникло воспоминание: онаподходит к двери и, осторожно держась за притолоку, опускает ногу вниз, втемноту, нашаривая шаткую ступеньку, вернее, просто доску, положенную накирпич… Да, этот вход в дом ее пациентов Крюковых, семейства запойных алкоголиков,она запомнила навеки, Крюковы ей нескоро перестанут сниться в страшных снах,особенно старший братец Сереженька, у которого был рак губы, а он умудрялсялюбовь с девушками крутить! Крюковы всем семейством преставились около годаназад, угорев в своей халупе, дом их снесли с лица земли, участок кто-то купили теперь там медленно, но верно лепили почтенное двухэтажное строение. Вот этобыл дом, вот это был подвал! А тот, в котором ее держали, – какое-то абсолютнобезликое помещение, без особых примет, как и сами похитители.

Александра споткнулась. Как это – похитители были без особыхпримет? А шрам на руке «кавказца»?!

Осторожно переходя узенький мосток над «Голубым Дунаем» –так любовно называлась черная медлительная речонка, протекавшая в высоковском овраге,некогда, наверное, даже красивая, а теперь замусоренная, зловонная, с протухшейводой, источник комарья летом и заразы во все времена года, – Александрапыталась вспомнить, как выглядел этот шрам. Вернее, рубец. Между запястьем илоктем на внешней стороне расплывалась бесформенная клякса гладкой, мертвойкожи. Похоже на давний, зарубцевавшийся термический или кислотный ожог. Здесь,правда, не то место, которое можно обжечь нечаянно. Не исключено, что у«кавказца» была татуировка, которую он пытался вывести. Избавиться, таксказать, от особой приметы. Ничего себе, избавился! Да по этому шрамуАлександра его где угодно и когда угодно узнает! Увы, только по шраму: голос онломал изощренно, а другие приметы… Ну, вроде бы высокий, худощавый. Да мало ливысоких и худощавых на свете, вон хоть ее недавний знакомец, любезный водительпо имени Ростислав.

Александра со вздохом взялась за щеколду покосившейсякалитки и с усилием повернула разбухшую сырую деревяшку. Ну что за климат наНижегородчине! Оттепель наступила так же внезапно, как ранние заморозки, и вотуже который день с неба вместо снега сеялась непрерывная морось, съевшаякрасивые сугробы, словно кислота. Лишь кое-где лежали серые ноздреватые остаткибылой белой роскоши, а дождь шел и шел, и температура не опускалась ниже трехградусов тепла даже ночью.

«Нет, пускай уж лучше слякоть, потому что если по этоймокрязи вдруг ударит мороз, я по Высоковскому спуску не сойду! – подумала онаугрюмо. – Надо будет просто садиться – и ехать на пятой точке!»

В окошке мелькнуло смутное пятно лица, и Александравздохнула с облегчением: если Агния Михайловна на ногах, значит, дело не так ужплохо. Та женщина, ее соседка, вызывавшая врача, порядком напугала Александрусвоим сбивчивым, задыхающимся голосом. С другой стороны, единственныйтелефон-автомат в этом районе располагался на горе, не меньше чем в километреот сектора частных домов, – наверное, задохнешься, пока дойдешь!

– Здравствуйте, Агния Михайловна, – сказала Александра,входя в незапертую дверь и снимая в коридорчике отсыревшее пальто. – Что это выболеть вздумали? Вот уж от кого не ждала такого!

– Ой, Сашенька! Пришла, милая!

Навстречу ей широким тяжелым шагом, от которого все вокругсодрогалось, двигалась высокая, полная женщина с блестящими и живыми чернымиволосами, словно обладательнице их было не за семьдесят, а всего лишь тридцать.Разумеется, она их старательно подкрашивала, но никогда этого не афишировала. Иглаза у Агнии Михайловны были молодые, жгучие, черные-пречерные. Фарфороваякожа с течением лет не покрывалась морщинками, а словно бы истончалась и ещепуще натягивалась, превращаясь в некое подобие бело-розовой папиросной бумаги.Черный халат – вернее, шелковый капот до полу, монисто на высокой груди, черныйпавловский платок с огромными розами, пухлая рука, унизанная серебрянымибраслетами и перстнями, держит на отлете длинный мундштук с тлеющей сигаретой…Агния Михайловна напоминала актрису из театра «Ромэн» или цветную фотографию изстарого-престарого «Огонька». Да и обстановка ее небольшого домика заставлялагостя мгновенно перенестись из конца 1999-го в какие-нибудь 50-е годы. Нарушалэту гармонию лишь отличный видеомагнитофон (хозяйка собирала классикусоветского кино). Правда, он был накрыт допотопной кружевной салфеточкой. Гобеленыс лебедями и волоокими девицами, бумажные цветы, шелковые абажуры, фарфоровыестатуэтки – и просторная, немилосердно скрипящая качалка возле изразцовойпечки, которая источала чудесное тепло…

– Садись, Сашенька, вот сюда, к печке, погрейся. Чайку, печеньицадомашнего?

Ноги Александры против воли понесли ее к теплу, и печеньязахотелось ужасно, но все-таки она нашла в себе силы повернуться к хозяйке имягко отказаться:

– Спасибо, чаю не нужно. Не хлопочите, Агния Михайловна,лучше расскажите, что с вами случилось.

Ярко накрашенные губы поджались, лицо хозяйки принялообиженное старушечье выражение.

– Что ты, Саша, такая уж сильно строгая? Никогда не съешьничего, ни кусочка, не выпьешь ни глоточка. Или брезгуешь? Или боишься, я тебекакого-то зелья подсыплю? – Агния Михайловна лукаво повела своими удлиненнымичерными глазами, мгновенно помолодев. – Знаю, что у Селивановых ты всегда чайпила и даже иногда обедала, а мне тебя никак за стол не посадить!

– Извините, у каждого свои причуды, – мягко ответилаАлександра, хотя ей хотелось сказать: «свои принципы». – А что касаетсяСеливановых… Я вам объясню, Агния Михайловна, только вы никому нерассказывайте, ладно? У Александра Ивановича Селиванова был рак, верно ведь?

– Царство небесное, – красиво позвенела браслетами АгнияМихайловна, осеняя себя крестом.

– А даже самые любящие и заботливые родственники такихбольных всегда тайно беспокоятся: не заразен ли рак? И я знала, что, еслиоткажусь у них покушать, они могут подумать, будто я брезгую, опасаюсь за своездоровье. Значит, надо опасаться и им. Я очень боялась, что к АлександруИвановичу станут хуже относиться, вы понимаете?

– Ого, – фыркнула Агния Михайловна. – Какие тонкости! Тоесть если б у меня был, господи помилуй, рак, ты бы сейчас ела мои печеньица?

– Еще как! – отчаянно кивнула Александра. – Но ближе к делу.У вас давление поднялось или с сердцем неладно? Ваша соседка оченьневразумительно объясняла. Вы принимали что-нибудь?

– Ой, да убери ты свой тонометр, Саша! – махнула рукой АгнияМихайловна. – Не болит у меня ничего.

– Как не болит?