Лесе показалось, что раздался крик страха и боли, носвирепое пламя расщелкивало целые стволы, гудело с лютым торжеством, огненныйстолб упирался в синее небо и поджигал облака. На деревьях, окруживших поляну,жухли и скручивались трубочками листья, опадали желтые и сухие, как клочьязмеиной шкуры.

Опустошенная, она опустилась прямо на землю. Слезы хлынулиручьем. Ее затрясло, плакала навзрыд, громко, с противными всхлипываниями. Плачна людях пристоен только для благородных, а простолюдинам плач не свойствен,потому научилась плакать в одиночестве, в лесной чаще, как вот сейчас…

Уже не слышала, как фыркал и шумно чесался Снежок. Зазвенелистремена, а копыта застучали, ровный цокот пошел в ее сторону. Потом онауслышала сопение и храп над головой. Снежок фыркал и шумно обнюхивал ей волосы,попробовал подергать, больно прикусив ухо.

Она наконец подняла заплаканное лицо. На огромном белом коневысился черный как ночь всадник. На темном лице светились только глаза, красныекак угли. Она отшатнулась так, что опрокинулась на спину. Всадник протянул рукус указующим перстом:

— Что за пожарище?

Голос прогремел суровый, слегка раздраженный. Леся, не дыша,с ужасом смотрела снизу вверх в лицо нависшего над нею гиганта. Сердцезастучало часто-часто, дыхание пошло с хрипами, а губы едва выдавили:

— Добрыня… ты?

— А кто еще? — прорычал он злобно. — А гдеэто… царское чадо?.. Что тут пахнет паленым?..

Добрыня, похолодев, смотрел в это страшное лицо, злое,искаженное яростью, с горящими глазами. Он всегда считал, что это старикамСмерть является в личине старухи, а воинам — вот таким свирепым, нещадным,высоким и широким в плечах надменным воином в сверкающих доспехах!

Из-под надвинутого на брови шлема пронзительно взглянулинастолько синие глаза, что Добрыня снова отшатнулся. Воин смотрел вызывающе,нижняя челюсть выдвинулась вперед. Массивный раздвоенный подбородок выгляделнастолько несокрушимым и мужественным, что Добрыня тут же с гневом и отчаяниемпредставил, как сокрушит могучим ударом, сломает челюсть, выбьет зубы… ого,какие белые и ровные!

Воин с неприятной усмешкой взвесил на руках длинный меч.Добрыня засмотрелся на синеватое лезвие, где, как блистающие муравьи, пробежалиискорки. Разве есть на свете второй такой же меч…

Колдун захохотал:

— Ты бы видел свою рожу!.. На меч рот растопырил! А то,что это ты сам… Ха-ха!.. С самим собой придется биться, дурак… Это и есть твояСмерть, дурак…

Воин ухмыльнулся, а Добрыня задрожал и отступил на шаг.Страх пронзил от макушки до пят. Колдун создал двойника, с тем же оружием и вточно таких же доспехах. Хуже того, равного ему по силе, знающего его уловки,тайные удары, боевые приемы!

— Сволочь ты, — прохрипел он перехваченным горлом.

Колдун крикнул:

— Я сволочь, а ты мертвец!.. Мое умение ограниченодвойниками, я не могу добавить силы или оружия… но зачем? Зато двойник несоблюдает твоих дурацких правил: не бить лежачего, не бить в спину… Ха-ха!

Двойнику надоело слушать, он поднял меч. Добрыня отступилеще, как-то не мог поднять руку на самого себя, но через пару шагов ощутилблизость стены. Прижатому нет маневра, он наконец-то ступил вбок, егособственный меч поднялся навстречу.

Мечи столкнулись со страшным лязгом. Искры вырвались яркие,длинные, шипящие. Руки тряхнуло болью, рукоять едва не выскользнула иззанемевших пальцев. Боль стегнула до самого плеча, потянув жилы.

Двойник нагло ухмыльнулся, а Добрыня жалко парировал удары,суетливо качался вдоль стены вправо-влево, двойник явно вдвое мощнее, свиреп инагл, да неужто и он таков… или был таким…

Его сотрясало страшными ударами. Двойник бил как понаковальне. После каждого болезненного удара со звоном срывало булатные полосы.Меч чужака задел бок, где пластин уже не осталось, слышно было, как хрустнулиребра. Кольчуга выдержала, но острая боль пронзила, словно раскаленное шило.

В отчаянии он пытался двигаться вдоль стены. Двойник сгорящими от наслаждения глазами стерег каждое шевеление, перехватывал. Егодвижения были точнее и увереннее. Добрыня только парировал удары, но всякий разчужой меч удавалось остановить все ближе и ближе к себе. Последние два ударалишь смягчил, тяжелая полоса железа достала по голове с такой силой, что в ушахзазвенело.

Да все равно ведь умирать, мелькнула ослепляющая мысль. Таккакого же…

С хриплым криком он шагнул вперед, за рукоять взялся двумяруками. Голова и плечи остались без защиты. Глаза двойника вспыхнули свирепойрадостью. Страшный меч взлетел обрекающе. Добрыня ударил острием изо всех сил,голову тряхнуло, страшный удар отбросил его к стене.

Меч вырвало из ослабевших пальцев. Бездыханный,обезоруженный, он прижался к холодному камню, чувствуя смертоносный холодспиной и затылком. Сорванный с головы шлем со звоном укатился под ноги колдуна.

Меч в руках двойника был занесен для последнего удара.Однако меч вывалился из чужих рук, а сам двойник тупо уставился на торчащий изего живота меч Добрыни. Тот погрузился до половины, Добрыня был уверен, что,если двойник повернется, из спины будет торчать красное от крови лезвие.

Шлем докатился до ног колдуна, замер, но звон продолжался,как и боль в черепе. По щеке текло теплое и липкое. Хрипло взвывал ветер, несразу Добрыня понял, что это буря в его легких.

Двойник упал на колени, его раскачивало, наконец завалилсяна бок. Добрыня с усилием оттолкнулся от стены. Ноги дрожали, подгибались. Онухватился за рукоять меча, уперся ногой, потащил на себя. Меч освобождался сметаллическим скрипом.

Колдун отступил, прижался к стене. Лицо стало восково-желтым,синие губы затряслись.

— Но… как ты… сумел…

— Больше наготове нет заклинаний? — прохрипелДобрыня.

Он с усилием поднимал меч. Даже могучие чародеи не всостоянии тут же наколдовать что-то новое, а лишнего времени у этого колдуна небудет.

— В чем я был… не прав? — пролепеталколдун. — Я ведь создал точно такого же…

— Нет, — ответил Добрыня хрипло. Колдун раскрыл вудивлении рот. Добрыня выдохнул: — Я не тот, который был даже минутуназад…

Колдун смотрел, нижняя челюсть медленно опускалась. АДобрыня не мог объяснить, что до встречи с демоном он был одним человеком,после смерти отца — другим, а выехал из Киева третьим. А по дороге все ещеменяется, меняется, меняется… В последний раз изменился, увидев себя в этомнадменном, с выпяченной вперед челюстью… Так что дрался не с двойником, а стем, каким был до этого…

— Но ты меня не убьешь… — пролепетал колдунжалко. — Я… я — знание!.. Я знаю великие тайны…

— Не знание делает человека, — отрезалДобрыня, — человеком!