— И… что теперь?

Леся неспешно отвязывала зайцев от пояса.

— Вообще-то тяжелые, нагулянные… Что с тобой,спрашиваешь? Да, пожалуй, возьмем тебя с собой.

Красавица перевела взгляд на Добрыню, затем снова на Лесю:

— Вы… берете меня в жены?..

Леся поперхнулась, Добрыня промолчал. Леся ответила снеуверенностью:

— Ну, не то чтобы в жены…

Лицо красавицы чуть омрачилось, но, похоже, она не могладолго огорчаться, так как тут же посветлела и прощебетала, как веселая птичка:

— В наложницы?.. Вообще-то я могу сладко петь,танцевать, услаждать ваш слух диковинными рассказами! И хотя я ещедевственница, но меня многому обучали… Я знаю, что потребуется от женщины,когда ее вот так захватывают в лесу, когда вокруг трупы, все забрызгано кровью,а мужчина дышит тяжело и пожирает тебя безумными глазами…

Леся бросила зайцев Добрыне под ноги. Он вздрогнул, перевелрыбий взгляд на ее застывшее лицо:

— Опять зайцы? Я видел там кабанчиков.

— Обойдешься, — мстительно ответила Леся. —Выпотрошить сумеешь? Вряд ли твоя царевна сумеет изжарить даже воробья.

Он вытащил из-за голенища нож, а Леся, пока он ровнонадрезал шкурку, быстро отрезала лапки, сняла шкурку и успела насадить кускимяса на прутики. Царская дочь восторженно взвизгивала.

Оранжевое пламя превратилось в красное, за кругом светаначала сгущаться тьма. Свет костра проявлял под тончайшей тканью царевны еенежное девичье тело. Леся хмурилась, ее суровый отец воспитывал иначе, ноДобрыня почему-то не замечал ни прелестей царевны, ни вкуса зайчатины.

Взор его был суров и загадочен, каменное лицо неподвижно, акрасные блики бессильно метались по нему, падали, не сумев удержаться. Амиранеумело грызла заячью лопатку, счастливо повизгивала.

Добрыня ел спокойно, он и в дремучем лесу витязь, знаетцарьградские и всякие разные обычаи, как что жевать, какой палец в какуюсторону топырить, но кости в благородной рассеянности метал через плечо вкусты, где тут же их подхватывал, судя по шуршанию, мелкий лесной зверек.

После ужина он бросил конскую попону за чертой света, слышнобыло, как опустил голову на седло. Заснул он, судя по всему, сразу. Амира,робкая как зайчик, потихонечку придвинулась к Лесе. Та с неподвижным лицомпомешивала прутиком угли. Оранжевый огонек вцепился острыми зубками в веточку,побежал вверх. Леся равнодушно швырнула ее в огонь, попыталась отстраниться, ноАмира прижалась, как испуганный ребенок, прошептала трусливым голосом:

— Скажи мне, чем я его прогневала?

Леся дернула плечом:

— С чего ты взяла?

— Но он же… Почему не набросился на меня?.. Не взялменя прямо среди окровавленных трупов и разбитого вдрызг оружия и доспехов?Почему не бросил меня прямо в лужу крови и не насытил свое мужское самолюбие?Почему не взял мою девственность как герой, наслаждаясь моими стонами, видя,как от боли я бью дланями по земле, и от каждого взмаха взлетают брызги ещетеплой крови…

Леся брезгливо поежилась. Амира смотрела на нее полнымиобиды и недоумения глазами. Поблизости в темноте спал мрачный и неподвижный какскала их герой. Леся пробормотала:

— А ты сама спроси.

— Боюсь, — прошептала она еще тише. —Господин так суров, а облик его подобен урагану!

— А ты пощебечи, — посоветовала Леся.

— Пощебетать?.. Полагаешь, его развеселит мой звонкийголос, подобно пению волшебных птиц?

Леся скосила глаза на эту невинную красивую дурочку,вздохнула, но не нашлась что сказать.

Рассвет поднимался мучительно медленно. За ночь упалаобильная роса. Земля потемнела от влаги, стебли травы усеяло бусинками. Из-закрая земли показалось солнце, трава и листья на кустах вспыхнули, какдрагоценные жемчужины.

Добрыня проснулся, чувствуя на груди легкое тепло, словнотам угнездился на ночь пушистый котенок, разнежился, греет дыханием и мягкойшерсткой. Царская дочь спала, положив голову ему на грудь и обхватив рукой зашею. Ногу забросила ему на живот… да что там ногу, вся залезла, спасаясь отхолодной сырой земли.

Скосив глаза, он рассматривал ее чистое нежное лицо,вскинутые в детской обиде тонкие красивые брови, пухлые губы. Чутьприоткрылись, показывая жемчужно-белые ровные зубки. Еще чуть, и как щеноквысунула бы смешно язык трубочкой…

Сердце застучало чаще. Горячая кровь, вовсе не рыбья, каксчитали многие, пошла по телу. Перед глазами замелькали сладостные картинки.Пальцы дрогнули, готовые взять, сгрести, подгрести… но та холодная воля,которую воспитал в себе за годы рабства и… потом поддерживал и развивал,сказала властным металлическим голосом: тот, кому осталось жить не большенедели, имеет ли право кого-то привязывать к себе, внушать надежды?

Вздохнув, он бережно, но как можно бесстрастнее, внешнебестрепетными пальцами приподнял ее голову, сказал холодным рыбьим голосом:

— Доброе утро, красавица! Позволь, я встану. Пора конейседлать.

Ее глаза распахнулись, огромные и полные смертельной обиды.Она сразу же несмело улыбнулась, но в глазах метнулся страх, что повелительсейчас ударит за ее дерзость и, хуже того, разгневается, не допустит ее к себебольше…

— Утро, — прошептала она, — доброе…

Не решаясь что-то еще сказать этому испуганному ребенку, онсдвинул ее на землю и вскочил на ноги одним могучим рывком. По телу пробежалалегкая ящерица боли. Он напряг и распустил мышцы. Побитые суставы чутьоткликнулись, но умолкли покорно, как умолкла и ноющая боль: даже тяжелые ранымужчина обязан залечивать в седле!

Она смотрела на него снизу вверх глазами, полными обожания.Снова напомнила ему восторженного щенка, что машет хвостиком, даже если хозяинотшвыривает пинком.

Нахмурившись, он взял себя в железные руки, заставилповернуться, двигаясь как бревно, потащился в сторону вздрагивающих кустов. Тамфыркало, чесалось, а ветки трещали, будто валялся и дрыгал в воздухе копытамине конь, а боевой слон.

Леся, что вроде бы спала, как та земля, на которой лежала,открыла глаза и разом села, упираясь в землю. Взгляд ее был чистый, не замутненныйснами. Враждебность во взгляде быстро сменялась чем-то похожим на жалость.Проводив взглядом широкую спину витязя, плечи держит развернутыми, перевелавзор на царскую дочь.

Амира метнулась к ней, прижалась, всхлипывала. Горячие слезытаким ручьем побежали по ее лицу, что рубашка на груди Леси вся промокла,отсырела. И хотя ночью пальцы сжимались от желания ухватить это тонкое горлышкои удавить заразу, сейчас поймала себя на том, что гладит по головевздрагивающую от рыданий дурочку, что-то говорит, успокаивая.